— Неужели нельзя на это как-то повлиять? — до сих пор призрачно верю в какую-то маленькую надежду, и не могу смириться с тем, что потеряю ребёнка.
— Мы делаем и делали всё возможное, Белла. Теперь, повторяю, остаётся только ждать…
— Ожидать смерти моего сына? — выкрикиваю, вскакивая с кресла, и устремляю убийственный взгляд на Джеймса. — У вас же у самого дети! Вы позволите им умереть? Будете сидеть и «ждать» их смерти?
— Мисс Мейсен, не вынуждайте меня снова вкалывать вам успокоительное, — хмыкает он, указывая на кресло. Не поддаюсь, все ещё стою и смотрю на него, часто дыша. — Садитесь, прошу Вас.
Качаю головой, желая услышать его ответ на мои изречения.
— Белла, в мировой статистике гарантия смерти взрослого от кардиогенного шока, — он делает акцент на последнем слове, — пятьдесят-девяносто процентов. В нашем случае речь идёт о маленьком ребёнке четырёх лет…
— То есть надеяться не на что? — слёзы вырываются наружу и текут по щекам. Доктора Маслоу это явно не смущает, потому что он продолжает, как ни в чём не бывало.
— Ну почему же, надежда есть всегда. Она, как говорится, умирает последней…
Рыдания накатывают после этих его слов, и, чувствуя слабость в коленях, всё же опускаюсь на кресло.
— А если откровенно, мисс Мейсен, — он складывает бумаги со стола в папку, подписывая какие-то из них своей размашистой подписью. — На Вашем месте следует готовиться к худшему…
— Вы сейчас говорите матери, чтобы она приняла смерть своего ребёнка! — отчаянно выкрикиваю я, понимая, как бессильна. — Вы отдаёте себе в этом отчёт?
— Мисс Мейсен, для того чтобы работать в сфере медицины, нужно иметь непоколебимое душевное состояние. У меня прямо сейчас в реанимационном отделении умирает три человека. Их родственники льют горькие слёзы, и я вынужден буду им сказать о том, что те, кого они любили — мертвы. Я — врач. Я вижу сотни смертей ежедневно. Если пропускать каждую через себя — никакого здоровья и трезвого разума не хватит. Нужно принимать жизнь такой, какая она есть!
— Поздравляю вас, Вы потеряли человечность, — скупо и натянуто улыбаюсь ему насмешливой улыбкой, слабо хлопаю два-три раза в ладоши.
— За оскорбление медицинских работников взыскивают штраф, мисс Мейсен. Не следует Вам с этим шутить, — произносит он, ответно усмехаясь мне. Сейчас он напоминает Каллена — гораздо старше и уродливее, но по отношению к жизни такого же.
Ненавижу.
— Жаль, что не ввели штрафы за убийство детей медицинскими работниками, мистер Маслоу. Вы были бы первым претендентом на него, — громко хлопаю дверью, выходя из дверей его кабинета и более не выдерживаю. Едва сворачиваю за угол, в небольшой тупичок, чтобы скрыться от посторонних глаз, давлюсь слезами и сползаю по стене. У меня нет сил… я просто слабая, раздавленная женщина. Я теряю единственного сына, и не могу этому воспрепятствовать. Сегодня ночью я должна удовлетворять ненормального, бесчувственного чурбана, который платит за услуги стального и пуленепробиваемого на жалость доктора. Я нахожусь в такой глубокой яме боли, что никому не под силу меня оттуда вытащить. Я утопаю в ней, и мне не за что ухватиться. Нет той крепкой руки поддержки, которую обычно матери вселяет отец ребенка. У меня нет ни мужа, ни отца, ни брата, ни любимого. У меня никого нет, кроме Энтони. Мы один на один с судьбой, нам не от кого ждать помощи.
