Ее передергивает.
— Эй-эй, — недовольный таким положением дел Карлайл переплетает их ладони, несильно сжав тонкие пальцы. Золотое кольцо, купленное во Франции, в Леоне, где впервые увидел ее, теплит кожу, — это в прошлом, оно кончилось. Не хватало мне еще тебя убеждать, любимая, что отныне все будет хорошо.
В свои тридцать три совершенно по-девичьи всхлипнув, Эсми обвивается вокруг мужчины, утыкаясь лицом в его ключицу.
— Я их так люблю, Лайл… больше… больше, чем любила бы, наверное, родных детей… прости меня.
Прорезавшиеся тихие рыдания, смешанные со слезами, мистеру Каллену совершенно не по нраву.
Нежно, как умеет, по словам Эсми, только он, мужчина стирает соленую влагу с ее щек. Бархатно.
— Я понимаю. Но за что ты извиняешься?
— За то, что не смогла подарить тебе своих собственных малышей… прости…
— Эсми, — Карлайл, услышавший достаточно, с обожанием целует теплый лоб жены, опускаясь на скулы. В такие ночи она младше не на десять лет, о нет. Будто бы на все двадцать. Девочка, нуждающаяся в защите и заботе. Сокровище. — Ты подарила мне детей, что ты такое говоришь? У меня два замечательных сына. Я самый гордый отец в городе и нашем посольстве! И самый счастливый, благодаря моей супруге…
Серые глаза серебрятся от слез и переливаются от боли. Несильной, поддающейся успокоению, но все же именно ей самой. До дрожи.
— Правда?..
Добрый невесомо прикасается к жене на спине, плечах, шее и щеках. Ему нравятся ее розовые, бархатные щечки. Они так сильно краснели, когда он касался их в первые разы…
— Чистая правда, любимая, — ни мгновенье не сомневаясь, произносит он. Подтверждает. А затем, наконец, отыскивает ее губы. Трепетным, целомудренным поцелуем их накрывает.
— Не переживай, — нашептывает он, между тем как снова и снова прикасается к ним, — мы справимся. Вместе у нас все получится. Это наши дети.
Вдохновленная такими теплыми, убежденными словами, женщина не спорит. Хмыкает, не пряча улыбки, и отвечает на поцелуи. Сама. С неменьшим обожанием.
Здесь становится горячо…
— Я люблю тебя, Лайл, — тонкие пальчики уже на его висках, гладят кожу, любовно перебирая поседевшие пряди, но в то же время требуя чего-то большего, — счастливого Рождества…
— Счастливого Рождества, любимая, — с улыбкой вторит Карлайл.
И, убедившись, что дети спят, закрывает дверь в спальню.
Скидывает, под вспыхнувший взгляд жены, свою собственную рубашку.
…А на утро, когда поднимает ее… когда идет к двери, чтобы открыть ее и выглянуть в коридор, не проснулись ли мальчики, неожиданно натыкается на пороге на сложенный вчетверо лист бумаги с милым рисунком из звездочек на лицевой стороне.
