— Неправда.
— Правда, — он немного высвобождается из ее объятий, хмурясь. Белле ненавистны морщинки и потухающие любимые глаза, где тлеет что-то, похожее на самобичевание, — муж из меня черт знает какой…
— Эдвард, ты потрясающий мужчина. И муж.
То, что в ее словах ни капли иронии, а сплошная честность и доверие, сплошная искренность, потрясают Каллена. Он вздрагивает, слушая и не перебивая. Вглядываясь в карие омуты и пытаясь понять, сколько там на самом деле правды…
«Она не знает!»
— И отец, я думаю, будет ничуть не хуже… — добавляет Белла, прикусив губу. Выглядит взволнованной и смущенной, но говорит. Не хочет об этом молчать. Комочек должен знать, какой замечательный у него будет папочка…
— Отец, — Эдвард едва ли не давится на этом слове, морщась, как от отвращения.
Такая реакция последняя, чего ждет Белла. Это не запланировано…
— Отец, да. Великолепный, — слова звучат уже не так уверенно. Легкая дрожь подозрения забирается внутрь.
— Нет.
— Эдвард…
— Нет. Не великолепный. Вообще никакой, — он опускает голову, словно бы стараясь спрятаться от ее взгляда. От взгляда, призывающего остановиться. От взгляда, просящего подумать, что делает. И что собирается дальше. По самой дорогой из тем он безжалостно топчется ногами. Покрывает тонной грязи. Предает забвению. Но прекратить не может — не видит смысла.
— Я не могу позаботиться о себе, — все больше распаляясь, с яростью бормочет он, сжав зубы и вспомнив испорченные простыни. Глаза опять на мокром месте, и это обстоятельство так же ненавистно, как упоминание Черного Пиджака или аромат алкоголя, — о тебе не могу… что уж говорить о ребенке…
Белла отстраняется. Мотает головой, заставляя его поднять глаза и посмотреть на себя. Обе ладошки держит на его щеках, не давая снова спрятаться.
— Никогда такого не говори, — ударение на каждом слове. К каждому слову призывает все внимание.
— Это верное решение, — Господи, а скажи ему кто, что произнесет это сам когда-нибудь, — не поверил бы. Ребенка хотел больше всего на свете. Ребенка больше всего на свете ему не хватало. Им. А теперь… теперь все изменилось. Теперь не нужно. Теперь — поздно.
— Нет, — в ужасе шепчет Белла. Ее глаза распахиваются, голос садится. На щеках, прямо под гром очередных аплодисментов, — Розали пожелала слышать как можно больше веселого детского смеха рядом — появляются слезы.
Каллен пожимает плечами. Неожиданно накатывает странное, даже преступное спокойствие. Мир из цветного словно бы становится черно-белым. И эмоции гаснут. Любые. И сострадание к чужому горю. Выдуманному, разумеется. Все вокруг как будто выдуманное.
