Внезапный толчок. Болезненный, удушающий, срывающий с крика последние оковы. Сильный. Резкий. До того, что вздуваются вены на шее, а из глаз неостановимым потоком брызжут слёзы. Тело трясёт, колени подгибаются, и только то, что движение повторяется, помогает удержаться на ногах.
Стена с кирпичами становится нечёткой. Слёзы тому причина или то, что постепенно хочет удалиться куда-то подальше сознание, Эдвард не знает. Вокруг уже нет ни темноты, ни луж, ни сырости. Есть только запах спиртного — резкий, зловонный — и бесконечная боль. Раз за разом. Удар за ударом.
Неужели, если убивать, нельзя мягче, быстрее? Эта пытка никогда не кончится.
А над ухом слышится свистящее дыхание и полустоны, расползающиеся по закрытому ночному переулку. Они тихие — слышны только ему самому, — но оттого не менее явные. Что там происходит?..
— Достойный мальчик, — раздаётся приглушённый бас совсем рядом. Он словно бы вырастает из этих самых стонов, переливаясь среди них цветной радугой, — милый, милый мальчик…
И ещё больнее. В разы. Так, что щиплет в глазах.
— Милый… милый… — то же самое. Тот же звук. Другой голос, но тот же смысл, та же интонация. Пробирает до самых костей. До края сознания — самого далёкого, самого спрятанного — пробирает. И пытает. Как-то, что было недавно сзади, как та боль, которая бесконечно истязала всё тело.
Она здесь и сейчас. И источник её вовсе не в груди, как это бывает при кошмарах, не в ногах, когда те отнимаются, и даже не в голове, что вполне логично кошмарным сновидениям. Он… там. Там, где в принципе быть не может и где никогда не должен. Ни за что.
— Милый… милый… — продолжается. Жуткая какофония продолжается. Ей нет ни конца, ни края, она беспощадна. И вместе с ощущением свернувшегося клубка иголок сзади действует безотказно. Убивает.
Эдвард протягивает руки вперёд и в стороны, пытаясь найти, за что схватиться и вырваться. Плевать, будет больнее или нет. Если даже это возможно, то ему удастся перетерпеть.
Ничего не попадается — воздух пуст, вокруг ни единой зацепки. Только руки. Мягкие, аккуратные руки, сами подставляющиеся под его пальцы. Позволяющие сжать себя так крепко, как надо, даже если придётся сломать кости. Какие-то маленькие, чересчур жертвенные руки. И знакомые… знакомые по ощущениям.
— Тише, мой хороший, тише, — просит кто-то, когда он, не брезгуя, хватается за одну из предложенных ладоней, — ты дома… ты со мной и дома. Не бойся… не бойся… ничего не случится.
