Тихонько иду к широкой лестнице. Помню, что налево от нее, вперед по коридору, хозяйские комнаты, направо — моя гостевая, а вниз — гостиная и кухня с прихожей. Ориентироваться очень просто даже в кромешной темноте, что на счастье, потому что где выключатели, я не знаю.
Первый этаж еще хранит тепло от усиленного обогрева. Я и довольно, и облегченно вздыхаю, сходя на последнюю ступеньку лестницы и обволакиваясь согретым воздухом — напоминает первые секунды под горячим душем после долгих часов работы на скалах (и не могли пуффины гнездиться ниже?), потрясающее чувство.
Мне вдруг вспоминается обагренный солнцем Стамбул — так скоро, так просто, до рези в сердце.
Набережная Босфора с одинокой каменной скамейкой у самой воды. Армуда горячего турецкого чая из ближайшей лавки. Открытая жестяная коробочка с маленькими кусочками фисташкового лукума, щедро сдобренного сахарной пудрой. Шум пенистого Босфора и незабываемый закатный вид на Галатскую башню, разделяющую день и ночь своим куполом. Я никогда не устану наслаждаться присутствием здесь — одно из моих любимых мест, чтобы побыть наедине с собой.
Кричат чайки. Рыбаки готовятся к ночной ловле, распутывая сети. Парочка детишек спешит к лавочнику за дондурмой[11], за ними с задорным лаем бежит маленькая собачонка.
Идеалистическая картина тут каждый вечер. Первым делом после своего возвращения из длительных поездок, я иду сюда. Проникаюсь атмосферой города и ощущением, что, наконец, дома. Собираюсь с мыслями, сортирую сувениры для родных… и возвращаюсь в привычную жизнь в Стамбуле. На этой скамейке, под крики чаек, всегда вспоминаю, кто я есть на самом деле.
Улыбаюсь, завидев греющегося на уходящем солнце рыжего кота. Беру армуду, придвинув коробочку с лукумом ближе. Делаю первый глоток…
Большая темная фигура, неожиданно возникая из-за арки кухни, с корнем вырывает меня из навеянных воспоминаний, безжалостно бросая, как бросает исландский ветер камни, в гущу реальности. Я вскрикиваю, дернувшись назад быстрее, чем успеваю подумать об этом, больно ударяюсь о ту самую арку.
— Асаль, — неизвестный, здесь, в темноте кухни во власти урагана, вдруг произносит мое имя. Знакомым мужским тембром с виноватыми, покоробленными нотками.
Я чувствую во рту металлический привкус крови от прокушенной губы.
— О господи, Триггви!..
Мужчина, чьи черты проступают в пространстве, умоляюще прикладывает палец ко рту.
— Я, я. Только тише, пожалуйста…
На его поясе мигает синим огоньком радио-няня, откуда раздаются размеренные тихие шуршания, прячущие детские вдохи.
