Тебе нравится.
— Я — Чайка.
— О да, — подтверждаю, овившись вокруг твоей шеи, — Чайка и Гребешок, несовместимое совместимо…
— Ты скоро тоже станешь Чайкой, Мариш.
— Не сомневаюсь, — разгоняю твои сомнения, приподняв вверх безымянный палец с тонким ободком обручального кольца. Я мечтала о нем с самой первой минуты нашего знакомства.
Ты неожиданно грустнеешь. Морщинки собираются на лбу, в уголках глаз. Я не люблю это, ты знаешь. Ты приникаешь к моей руке, когда разглаживаю их.
— Мне показалось, сегодня шторм, — тревоги в низком голосе тебе не утаить.
— Он и был, но поздно вечером, Альваро. Мы уже давно были в порту.
Ты вымученно, с облегчением киваешь.
— Я на это очень надеялся.
Прикусив губу, я поглаживаю твои руки ощутимее. В них не страшно, тепло, спокойно… мне всегда так спокойно, когда ты на земле, когда обнимаешь меня. И, судя по всему, судя по твоему размеренному дыханию, по более-менее расслабившемуся лицу, у тебя все точно так же.
Ты не любишь, когда я в море.
Я не люблю, когда ты в воздухе.
Но друг друга оттого мы не любим меньше.
Ты всегда недоумевал, когда я пыталась рассказать тебе о прелестях «морской» жизни — море это своя, особая стихия, которая не идет в сравнение ни с чем иным. Человек, хоть раз сбежавший к бескрайнему горизонту от шумных пляжей и набережных, никогда не забудет фейерверк эмоций, окрасивших его сознание. Никогда ни на что его не променяет, кроме этой увлекающей, тревожащей водной глади.
А ты в ней чуть не утонул в десять лет… ты боишься ее…
В свою очередь, впрочем, будто уравновешивая все в природе и придавая ему баланс, я не могу заставить себя восхититься небом, как это получается у тебя. Полет, ты говорил, позволяет дышать полной грудью и чувствовать себя властителем целого мира, ощущать то, каково это — быть выше всего. Наслаждаться ветрами, слышать их, видеть, улавливать малейшие изменения в направлении воздушных потоков…
Я боялась высоты — я ее до сих пор боюсь. До смерти.
Удивительно, как при таких различиях мы вообще сошлись?! Это ведь в прямом, самом буквальном смысле «небо и земля». Даже вода — еще глубже, еще дальше.
— Я очень боюсь… — негромко произносишь ты, сделав очередной глоток чая, — что с тобой… что ты… утонешь. А я ничем не смогу тебе помочь.
Я нежно целую тебя в щеку.
— Я тоже боюсь, Альваро. Я ужасно боюсь, что что-то не так будет с дельтапланом… и я окажусь бессильна.
Взаимное откровение, как не странно, разряжает обстановку на темной кухне. Даже чай будто бы становится мягче, приятнее, едва я заглядываю в твои глаза. Медовые от тепла, переливающиеся от доброты и уже почти растерявшие хроническую усталость, они блестят.
