— Твоя жизнь идет под гору, — сказал он самому себе и рассмеялся. Но тут взгляд его упал на реку, и он обратил внимание на то, что ведь и река всегда течет вниз, под гору, а все же шумит и поет так весело. Это понравилось ему. Он ласково улыбнулся реке. Разве это не та самая река, в которой он хотел утопиться когда-то… лет сто тому назад? Или это ему только приснилось?
«Странно, в самом деле, сложилась моя жизнь, — думал он, — странными она шла зигзагами. Мальчиком я имел дело только с богами и жертвоприношениями. Юношей я предавался только аскетизму, мышлению и самопогружению, искал Браму, почитал вечное в Ат-мане. Молодым человеком последовал за монахами, умерщвляя свою плоть. Потом учение великого Будды озарило меня дивным светом. Я почувствовал, как мысль о единстве мира обращается в моих жилах, будто моя собственная кровь. Но и от Будды, от великого знания меня потянуло прочь. Я ушел и изучал у Камалы искусство любви, у Камасвами — торговлю, накоплял богатства, мотал деньги, научился баловать свою утробу, угождать своим страстям.
Много лет потерял я на то, чтобы растратить ум, разучиться мыслить, забыть единство, и не похоже ли на то, что я медленно, кружными путями вернулся теперь к детству, из мыслящего мужа стал взрослым ребенком? И все же этот путь был очень хорош, все же птичка в моей груди, оказывается, не умерла. Но что это был за путь? Через сколько глупостей, пороков, заблуждений пришлось мне пройти, сколько мерзкого, сколько разочарований и горя пришлось мне пережить, — и все лишь для того, чтобы снова стать как дитя, и начинать все сызнова!
Но так оно и должно было быть. Мое сердце одобряет это, мои глаза улыбаются этому. Я должен был впасть в отчаяние, должен был докатиться до безумнейшей из всех мыслей — до мысли о самоубийстве, чтобы быть в состоянии принять благодать, чтобы снова услыхать слово слов, — Ом, чтобы снова спать и пробуждаться по-настоящему. Я должен был стать глупцом, чтобы снова обрести в себе Атмана. Должен был грешить, чтобы быть в состоянии начать жизнь сызнова. Куда же приведет меня путь мой? Он нелеп, этот путь, идет зигзагами, быть может, даже вертится в круге, — но пусть. Я пойду дальше по этому пути».
Удивительно радостное чувство волновало его грудь.
— Откуда, — спрашивал он свое сердце, — откуда в тебе это веселье? Уж не от долгого ли хорошего сна, который так подкрепил меня? Или от слова «Ом», произнесенного мною? А может быть, оттого, что я бежал, что мое бегство удалось, что я наконец свободен и стою под небом, как дитя? О, как славно то, что я бежал,
