Животные? Они ведь не обладают разумом, и просто-напросто не знают, что нужно стремиться к совершенству. Демоны, живущие в преддверии ада — прета или бириты — все время голодны. Их изображают таким образом: большущая голова и маленький ротик диаметром с булавку, тонкая шея, огромное пузище, крохотные ножки и ручки. Конечно, такой демон не может насытить свое брюхо через столь маленький рот, поэтому он все время страдает от голода.
Если такой демон и сосет что-нибудь питательное, например, кровь своих жертв, то она из него выходит огнем, а это мало кому может понравиться. Но это еще не самое худшее— в подземельях ада живут таму. Про них можно сказать лишь то, что хуже, чем им, на свете никому не бывает. А если они так ужасно страдают, то о каком совершенствовании может идти речь?
Итак, совершенствоваться может лишь человек. Смысл жизни заключается в том, чтобы совершенствоваться через ряд перерождений, стать святым рано или поздно, и наконец впасть в нирвану — весьма труднодостижимая цель.
Кстати сказать, такого рода идеи и склонности свойственны отнюдь не только людям востока. Некоторые европейцы (не исключая американцев, австралийцев и других потомков колонизаторов) чисто интуитивно вдруг начинают понимать, что существование человека имеет куда более высокий смысл, чем тот, который в состоянии предложить или пытается объяснить наука или официальная религия. Такой человек начинает глубже и внимательнее присматриваться к самому себе и к окружающему миру, и, порой достигает результатов, удивительных даже для людей, впитавших восточное мировоззрение с молоком матери. К числу таких замечательных европейцев принадлежал и Герман Гессе.
ГЕРМАН ГЕССЕ О ПРОСВЕТЛЕНИИ
Этот отрывок взят нами из романа Г.Гессе «Сиддхартха», который весьма высоко оценивался и оценивается современниками-буддистами. Этот роман по сути представляет собой апокриф, рассказывающий о духовных терзаниях, поисках правильного пути и достигнутого в итоге просветления брахмана Сиддхартхи.
«Сиддхартха продолжал размышлять о своем положении. Нелегко давалось ему теперь мышление; ему, в сущности, не хотелось думать, но он принуждал себя к этому.
«Теперь, — размышлял он, — когда все наиболее преходящие вещи ускользнули от меня, я снова стою в мире, как стоял когда-то ребенком, — ничего я не могу назвать своим, ничего не умею, ничего не знаю, ничему еще не научился. Как все это странно! Теперь, когда молодость прошла, когда волосы мои наполовину поседели, когда силы убывают — теперь я, как ребенок, начинаю все сызнова». Он снова невольно улыбнулся. Да, странная была его судьба! Его жизнь была уже на ущербе, а он снова остался с пустыми руками, гол как сокол, в полном неведении. Но никакого огорчения от этого сознания он не чувствовал, его даже смех разбирал — хотелось хохотать над собой, над этим странным нелепым миром!
