А из-за двух живых зверьков, что вздрагивали за пазухой у Хели немножко не так, как сорванные яблоки, люди в поле могли бы подумать о том, о сем и еще об этом. Конечно, могли бы подумать о том, о сем и еще об этом, ведь и я, глядя на этих зверьков, рвавшихся с привязи, помня обеими руками, губами, головой их очертания, подумал о том, о сем и еще об этом, подумал, хотя уже знал, как совершается и то, и се и как совершается это. Может, именно потому, что я уже знал, как совершается и то, и се и как совершается это, я и не хотел, чтобы встреченные люди, не отведав того и этого, проходили мимо нас, словно отведывая и то, и се и еще отведывая это.
И я хотел, чтобы мы поскорей, раньше других очутились на огородах, в августовском убежище из овса, из кукурузы, из гороха, из белого и красного клевера. И тогда на огородах, чтобы не обидеть тех, кто пройдет за нами, я еще раз за них подумал, глядя на зверьков, что вздрагивали за пазухой у Хели, о том, о сем и об этом тоже. А принимая на себя одного эту думку о том, и о сем, и еще об этом, я очищал для людей, что пройдут после нас огородами, августовскую утреннюю зорьку от ненужного пыла, от любопытства, ведь оно ох как мешает, особенно если с косой идешь на жнивье или на луг.
А захотев и для себя очистить зарю, что колосилась за рекой, я только подумал о том, о сем и еще об этом и не сказал ни слова, не протянул руки, чтобы помочь живым зверькам за пазухой. И Хеля тоже, видно, только подумала о том, о сем и еще об этом, она не взяла мою руку, блуждавшую возле нее, не потянула меня за волосы, не запрокинула мне голову к утренней зорьке, чтобы поцеловать меня и до крови укусить мне губы. А когда мы пробирались по просвету между садом, овсами и кукурузой на просыпающиеся огороды, она даже приподняла обеими руками собранные за пазуху яблоки. И два живых зверька, что волновались среди яблок, забрались в зеленый и золотой ранет и успокоились там. И пока мы шли по огородам, не видно было, как зверьки шевелились.
И в пруду, возле которого мы проходили, не покачивалось ни одно яблоко. Видно, за ночь они доплыли до берега. Вода была чистая, словно ее гусиным крылом подмели. И речи быть не могло о том, чтобы обмыть в ней меч палача и казацкие шашки. Наоборот, мне казалось, что в такой вот воде можно выстирать свадебную фату, вымыть краковскую конфедератку с павлиньими перьями и только что срезанную с деревца на подоконнике веточку мирта.
