Но когда я погружался в сон, то не мог позвать под веки, а тем более увидеть в себе ни ее откинутую назад голову, ни ее руки, длинные, протянутые, чтобы обнять часовенку из явора. И в то же время неожиданно и словно назло появлялась во мне дочь солтыса. Я почти слышал шелест сена, по которому она шла ко мне. Я протягивал руки, чтобы схватить ее за косы и притянуть к себе. А она, перебросив косы с груди на спину, уже приближалась ко мне. Я видел ее всю, ведь она была ниже меня, почти такого же роста, как и дочь соседа.
С непокрытой головой, в вишневой кофточке с короткими рукавами, в длинной цветастой юбке. Вырванный из дремы, я осторожно отодвигался на другую сторону постели, освобождая ей место возле себя. Только через минуту, гладя во сне сено, я просыпался. И долго и старательно убеждал себя, что в риге, кроме меня и охотившейся на птиц куницы, никого нет. Смутившись, я убирал руку с сена и открывал глаза. Но дочь солтыса я по-прежнему видел в себе, видел в лозняке, где в детстве ловил силками птиц, видел в реке, в которую прыгал голышом с высокого берега, подмытого половодьем, видел на лугу, где лежал рядом с двухнедельным жеребенком, сосущим мой безымянный палец.
И с каким удовольствием я поглядывал на нее днем. Когда она с кошелкой яиц проходила мимо нашего дома в лавочку или с серпом на плече шла через пустошь в поле. Не знаю, было ли мне радостно оттого, что я видел ее во сне, или оттого, что она была богаче дочери соседа. Возможно, что и то и другое вместе, ведь во сне я все чаще видел, как она стоит перед большим полем пшеницы, что зреет возле нашего леса. От этой пшеницы, полной шороха и света, она становилась для меня еще прекраснее. Ямочки на ее пухлых щеках отбирали у меня накопленную силу и развязывали мой неподатливый язык. Я все чаще ловил себя на том, что шепчу с детства запавшие в память колыбельные, ощипывая венчики маргариток. А когда я шел в корчму, в поле или в костел, я говорил себе, что если через сто шагов увижу на дороге белый камешек, то обязательно встречусь с ней после полудня. И все чаще я мысленно уводил круглолицую девушку в сумерки, напоенные запахом реки.
Но днем, наяву, когда я сидел на пороге дома, когда выезжал в поле, я то и дело думал о дочери соседа. Не надо было закрывать глаза и искать белые камни, я и так ясно видел, как она хлопочет в нашей горнице, переставляет чугунки на плите, выходит в сад, склонившийся под тяжестью урожая, держит меж колен подойник, в который струйками течет вечернее молоко.
