Она отлично поняла эту фальшь и нервно закачала головой.
— Ах, не говорите, не говорите неправду. Вы знаете, видите, какой я стала...
У неё почти истерически задрожал голос, и эта мучительная дрожь голоса была также характерна в её положении.
У него не хватило духу продолжать притворство.
Она, не глядя на него, прибавила шагу, точно стараясь от него уйти или давая таким образом ему возможность незаметно отстать.
Но Звягину было как-то не по себе: теснила потребность в чем-то оправдаться перед нею и перед самим собою.
— Вера, вы сердитесь на меня? — нерешительно, мальчишески вырвалось у него.
Она обернулась и, как ему показалось, с некоторым пренебрежением на него взглянула. Сказала как-то монотонно холодно:
— Вот вы, действительно, не переменились, все такой же. И это поважнее моих туалетных промахов.
Она, конечно, говорила тоже не об его наружности. Он понял, о чем она говорила, и как-то неловко съёжился.
Это было двенадцать, нет, тринадцать лет тому назад.
Он жил на приморской даче на уроке и готовился к государственному экзамену с таким усердием, что зубы скрипели от напряжения.
Особенно трудно было заниматься потому, что сияла полная весна, и море, и земля, и небо как будто справляли страстную свадьбу.
По временам, когда голова вспухала от науки, он бросал на несколько минут лекции и бежал к морю, чтобы вздохнуть и осветить морской синью и ширью глаза, в которых рябило от черных строк и параграфов.
Так было и тогда.
Он даже не надевал своей студенческой фуражки, отрываясь от книг: только на минуту освежить голову и взгляд, и — опять к книгам.
Устало сошёл он вниз к морю и остановился на невысоком обрыве, у развалин.
За его спиной закатывалось солнце, а прямо перед глазами развёртывалось широко и ясно море.
Был такой светлый покой и тишина, что золотисто-розовые от заката облака отражались в море неподвижно алыми столбами, рыбачьи лодки вдали скользили, как паучки.
Большой пароход взял курс на Константинополь и неосвещённый борт его был почти черен, в то время как освещённый сиял кованным золотом.
Вдруг он услышал плеск внизу. Сначала ничего не понял, потом взглянул и обмер.
В нескольких шагах от безлюдного песчаного берега, лицом к нему, стояла, немного больше, чем по колено, в воде девушка. Она сняла с себя купальную рубашку и стояла в воде совсем нагая, и вода была так прозрачна вокруг, что стройные ноги её на каменистом дне были видны ему сверху до самых пальцев.
Та прибрежная полоса воды, в которой она стояла, находилась в тени, падавшей на воду от обрыва; вода розовела и золотилась дальше за линией тени, но все её поразительно красивое тело, блестевшее от воды, было такого тёплого тона, что, казалось, оно уже успело впитать в себя всю золотистую теплоту заката.
