Кажется, тут бы следовало примириться и спокойно отдыхать на склоне лет, но привычка к морю заставляла томиться на покое, да и приятно было пороптать на человеческие несправедливость и обиду.
Грустно покачивая головой, капитан неодобрительно замечал:
— Прежде не было такой моды, чтобы какие-то там лета считать. Мы не в женихах собирались оставаться.
— Правда, Александр Игнатьич, — энергично гудел механик. — Все это от моды. Не будь этой моды, служили бы теперь да служили, пока силы есть.
— А нет, — подхватывал капитан, — колесничок к ногам и в воду. Так оно раньше водилось: моряку и смерть в море.
То, что старые моряки подразумевали под модой и что составляло главный предмет их воркотни, было, по их мнению, предпочтение, оказываемое ученым морякам. Предпочтение, из-за которого главным образом они и считали себя обиженными.
Оба они достигли своего высокого положения далеко не сразу и, как любил выражаться механик, достигли горбом. Обоим пришлось ещё плавать на парусных судах, зато и моря, по которым они плавали, и суда, вверенные им, они знали, как свои собственные карманы.
— А нынче окончил курс в морском училище, пожалуйте с паркета на капитанский мостик, или машиной управлять, — осуждал механик, по привычке недовольно выпячивая нижнюю челюсть, которая, однако, двигалась у него уже не столь бойко, как раньше.
Механик, хотя и не имел собственного дома, а снимал у вдовы одного бывшего моряка комнату со столом, тоже не изменял пароходному распорядку жизни: вставал, ел и пил так же, как он, привык это делать десятки лет в море.
Самым важным обстоятельством для Федора Кузьмича являлось его духовное завещание: ничто в мире так не озабочивало его теперь, как именно духовное завещание.
В то время, как у капитана были племянники и племянницы, к которым после смерти его и его жены должен был перейти этот домик и остатки средств, у механика не было ни одного родного живого существа, а так как жил он чрезвычайно экономно, то даже при расчёте жизни ещё лет на двадцать пять, должно было остаться нечто.
Но, как справедливо рассуждал Федор Кузьмич, нынче человек есть, а завтра его нет. Как ни блестящ пароходный механизм, а и он изнашивается, и, наконец, на земле, ещё чаще, чем на море, бывают катастрофы, которые не щадят никого. Поэтому Федор Кузьмич стал заботиться о духовном завещании с тех самых пор, как у него завелись деньги.
Будучи на море, он завещал сперва свои средства в пользу престарелых моряков, затем перевёл завещание на вдов и сирот их, но, когда очутился на земле, решение это в корень изменилось. Во-первых, разворуют мошенники, во-вторых, о сиротах и вдовах моряков должно позаботиться начальство.
