Кондарев поймал в его глазах виноватое и угнетенное выражение и подумал: «Эге, да как тебя, братец, повернуло!» Опалихин продолжал:
— Вчера я был у нас в управе, и кое-кто при моем входе отвернулся к окну, чтобы не подавать мне руки. — Он сделал резкий жест, сердито и надменно рассмеялся и добавил:
— О, дуралеи! Отчет мой их удовлетворил и они все-таки верят сказке! Они тверды как скалы, и я начинаю терять почву!
— Да, это верно, — согласился с ним Кондарев, — вся губерния в один голос кричит: «Опалихин вор!»
— Да, — вздохнул Опалихин, — это, наконец, выше моих сил, и, знаешь, — продолжал он, — я хочу просить у тебя помощи… То есть, понимаешь ли…
Он смешался.
— Это у меня-то помощи? — перебил его Кондарев равнодушным тоном.
— Да, у тебя. А что? Окажи услугу, — продолжал он, — скажи кое-кому и вообще старайся пустить по уезду, что ты предлагал мне эти сорок пять тысяч взаймы, без расписки и без векселя. Ведь это же верно? Да? Так пусть же олухи сообразят, что мне много выгоднее было бы взять у тебя эти деньги взаймы без отдачи, чем прибегать к воровству. Пусть они пошевелят своими бараньими мозгами!
Опалихин умолк с резким жестом. Шум дождя врывался в беседку.
— Ты сделаешь это? — поднял он на Кондарева глаза, и тот снова увидел в них сконфуженное выражение.
— А как же «падающего толкни»? — внезапно спросил его Кондарев и уставил на его лице равнодушный взор. — Куда же мы с тобой в таком случае эту заповедь спрячем? Ведь ты теперь тоже падающий? — Он устало усмехнулся. — Или мы этот уставчик, — продолжал он, — для других падающих про запас оставим, а тебя обойдем? Да?
Он снова лениво усмехнулся. Его лицо странно белело во мраке. Опалихин глядел на него во все глаза.
— Ты что это, шутишь? — спросил он, наконец, и даже побледнел. — Если так, то это очень странная шутка, — добавил он.
— Шучу, — односложно буркнул Кондарев и, отвернувшись от него, стал глядеть в окно.
— Так ты сделаешь это для меня? — настойчиво повторил свой вопрос Опалихин.
— Сделаю.
Кондарев махнул головою.
Опалихин вздохнул. В беседке стало тихо. Порывы ветра со свистом набрасывались на ее стены, колебали крышей и улетали дальше к гудевшим вершинам. Дождь шумел по-прежнему.
— А знаешь, что? — внезапно заговорил Опалихин, как будто несколько оживившись. — Мне кажется, что я начинаю кое-что соображать.
— Ну? — лениво повернулся к нему Кондарев.
— Мне кажется, — продолжал Опалихин, — я начинаю догадываться, кто мог подсунуть в бандероль моей книги эти сорок пять тысяч.
