— Хорошо, — лениво повторил Грохотов, не слушая его и слегка даже отстраняя его рукою. — Хорошо, но только это будет тогда, — продолжал он внятным шепотом, — это будет тогда, когда отыщется вор Кондаревских денег, а до того времени, простите, принять вашего вызова я не могу!
Он снова шевельнулся на стуле и дрожащими губами прихлебнул чай из стакана. Его руки вздрагивали, и ложечка, прижатая между его пальцем и стеклом стакана, позванивала.
Опалихин стоял в оцепенении.
— Так вот оно что, господа, — проговорил он наконец.
Злоба уже ушла с его лица, и он выглядывал уставшим, осунувшимся, больным.
— Так вот оно что, господа, — повторил он тихо, — видите ли, я все-таки не ожидал этого… Я все-таки думал… Я никак не ожидал… — Он смешался и обводил присутствующих тусклым взором. — Я все-таки думал, — наконец поправился он, — что своей работой в уезде я заслужил, — тихо и устало повторял он, трогая рукою голову, — я заслужил… Ну, как бы вам сказать… — Он не договорил и, повернув от стола, колеблющейся походкой пошел вон из комнаты. Татьяна Михайловна испуганно вскрикнула. Кондарев опрометью бросился вслед за ним в прихожую.
— Господа, — шептал он крикливым шепотом, появляясь через минуту в дверях прихожей и махая рукой, — дайте воды! Скорее воды! С ним обморок!
В окна кабинета глядели розовые сумерки.
Ложбинина сидела в своем кабинетике у письменного стола. Сейчас она только что дописала трогательное и примирительное письмо на имя своего мужа и была очень довольна этим обстоятельством. Удовольствие так и светилось в ее глазах. «А у меня положительно беллетристический талант, — думала она, припоминая только что написанное письмо, — под старость нужно будет серьезно заняться его разработкою!»
Она спрятала письмо в ящик письменного стола и, слегка развалясь в кресле, стала воображать себя губернаторшей. А затем, сделав мечтательные глаза, она задумалась о первом свидании с мужем.
«Когда я добьюсь этого свидания, — думала она, — нужно будет надеть черное платье! Непременно черное платье! Никаких золотых вещей и ничего бьющего в глаза. Ботинки изящны, но просты. При словах: «взгляните, что стало со мною!» мои щеки покрывает смертельная бледность. При фразе: «Сам Христос прощал легкомыслие», веки глаз дрогнут, и одна слеза. Только одна, не больше. Обилие слез делает лицо некрасивым… После слезы, сразу же: «Счастье еще возможно для нас», и легкий румянец.
— Людмилочка! — вдруг позвала она вслух.
