Он вздохнул и поиграл пальцами.
— Не знаю, вот еще что-то он будет делать с отчетом земству, — заговорил он отрывисто. — Как бы Грохотову за него на скамью подсудимых не пришлось сесть. Грохотов-то ведь разиня порядочная: он ведь только о горелках Ауэра, да о граммофонах и думает. Да вот еще ангелов каких-то рисует. Дома в черном подряснике ходит. Жена у него ручки целует, как у архиерея. Просто потеха! А, впрочем, ну их всех к черту! — с досадою отмахнулся он. — А вы со мною не проедетесь? — внезапно переменил он тон через минуту. — Так просто, полем? Прокатиться? Что-то голова трещит.
Людмилочка протяжно сказала:
— Ну что же!
Лошади, круто повернув от самых ворот Ложбининской усадьбы, плавно понесли экипаж мягкою полевою дорогою. Слева, за Вершаутом гремели песни соловьев. Столбунцов ближе подсел к Людмилочике. Некоторое время они ехали молча. Людмилочка чувствовала на себе его загоравшийся взгляд. Внезапно ей стало как будто страшно. Она хотела даже отодвинуться от него, но передумала, внезапно отдаваясь жуткому ощущению, опахнувшему ее как теплый ветер.
— Любили ли вы хотя раз в жизни так, — наконец зашептал Столбунцов, почти припадая к плечу Людмилочки, — любили ли вы так, что ради этой любви вы с готовностью пошли бы на преступление, на позор, на все, что хотите?
— Н-не знаю, — прошептала Людмилочка.
Прохладный и свежий ветер дул ей прямо в лицо, играл у висков ее волосами и протяжно гудел в ушах. Она точно с тревогою заглянула вдаль. Белесоватая муть колебалась в поле, таяла и делалась желтою.
— А я вот всегда так люблю, — шептал Столбунцов.
Людмилочка слышала его горячее дыхание и ей казалось, что это веет жаром от его слов. Она тихо встряхнула головою, точно желая прогнать от себя что-то.
— А я вот всегда так люблю, — повторил Столбунцов тем же горячим шепотом, — и только именно так. И когда любовь уходит от меня, я знаю, что она не совсем покинула меня, а только на минуту вышла за ворота и сейчас же вернется обратно. И так любить — это восторг и счастье!
На Людмилочку снова пахнуло чем-то горячим. Шум ветра кружил ей голову сладким и жутким звоном. Она подставила свое лицо скользкой невежей струе, приподняв голову. Курчавые пряди волос шевелились у ее висков. Лошади бежали бодро, и поле ржи весело шуршало.
— И вот теперь я тебя так люблю, — шептал Столбунцов, припадая к ее уху, — прикажи, и я убью для тебя кого хочешь. Прикажи украсть те сорок пять тысяч, и я украду! Испытай меня, прикажи украсть! — Его шепот звучал мольбою и стоном. — Теперь, сейчас, — шептал он, — у меня одна святыня, это любовь к тебе. И вне этой любви — все дрянь и ничтожество. Ну, скажи же хоть слово! Хочешь, я выброшу тебе мою жизнь за единую минутку? О, как ты холодна!
