Он скользнул по ней насмешливым и спокойным взором и добавил:
— Вся штука в том, чтобы и идеи сделать такими же ясными и простыми, как чувства, а люди трудились только над тем, чтобы запутать их как можно более. И вот в этом-то все наше несчастие. — Он искоса оглядел ее.
Она не отвечала. Они были на зеленой поляне, как венком окруженной молодыми березками; здесь было прохладнее, и пение «Поющих ключей» едва доносилось сюда грустным аккордом. Кондарева села на пенек и уронила на траву зонтик. Ее глаза теперь глядели с недоумением, и она как будто все что-то решала про себя. Оживление мало-помалу исчезало с ее лица.
Опалихин поместился у ее ног.
— Мне бывает так стыдно, так горько, — зашептала Кондарева, как будто разглядывая что-то вдали.
Она слегка побледнела и выражение тревоги мелькнуло в ее недоумевающих глазах.
— Иногда мне кажется, — говорила она в задумчивости, — что я люблю тебя, а иногда — словно ненавижу. И не мил ты мне, не мил, не мил. Отчего бы это? — слегка развела она руками. — А мужа мне стыдно, — продолжала она, — и детей стыдно, — добавила она совсем шепотом, — я уж и не помню, когда я с ними и играла-то. Сторонюсь я от них!
Опалихин глядел на нее и укоризненно шептал:
— Ах, Таня, Таня! Разве же можно быть такой глупой!
Но она точно не слышала его и с тем же недоумевающим выражением на лице шептала:
— Ты мне сильным приглянулся, а пожалела я тебя слабого, когда ты чуть не расплакался там, в городе… И мужа я вот также жалела, — добавила она тем же шепотом.
Внезапно она замолчала; глаза ее подернулись туманом, лицо побледнело, и губы как-то странно кривились. Казалось, она хотела сказать Опалихину что-то самое главное, но у нее не хватало сил и решимости. Опалихин увидел бледность ее лица и торопливо схватил ее за руки.
— Ну, что ты, Таня? — вскрикнул он, придавая своему голосу умышленно-веселый тон. — Что же это, Таня!
Он стал трясти ее руки, как бы стараясь пробудить ее от сна. Она молчала и только ее глаза светились туманным светом.
— Я наш колокол монастырский слышала, — наконец прошептала она с жалкой улыбкой, — а зачем он звонил? — пожала она плечом. — Стало быть нехорошо!
Он тряс ее руки и повторял:
— Ах, Таня, Таня! Как это стыдно: верить сказкам!
Он заглядывал в ее глаза, пытаясь рассмешить ее взглядом и жестами.
— Когда я к тебе в первый раз пришла, — между тем шептала она, — и вот тут у березы стояла… И слышу, он звонит; наш, монастырский. А потом в поле, с мужем я ехала…
