— Что тебе, милая? — спросил он ее.
— Да вот твоей хозяйке, — заговорила баба, — в гостиниц; пользовала, она меня, спасибо ей, от ноги; то бишь, от горла, или бишь…
Баба спуталась, и по ее лицу бродило замешательство.
— Средствие, то бишь, она мне давала от горла, — наконец нашла она истинный путь, — а пользовала я им ногу!
— И помогло?
— Как тебе рукой сняло! — в умилении доложила баба.
И видя, что Кондарев отстраняет ее узелочек, она торопливо и ласково восклицала ему вдогонку:
— Ну-ну, что же ты, милый! Нам ведь не жалко! Не погнушайся уж, Христос с тобой!
А Кондарев входил в дом и думал: «Вот тут так уж вера, истинная вера, могучая вера. Авраамовская вера!»
Через несколько дней ночью в кабинете Кондарева случилось маленькое несчастие: неосторожно он опрокинул на письменном столе лампу, и стол несколько пострадал от огня. Нужные бумаги, впрочем, уцелели все, стол же пришлось вынести в кладовую. На другой день утром Кондарев уехал в губернский город по каким-то неотложным делам, и вместе с тем он хотел приобрести там кстати и новый письменный стол, о чем он и сообщил жене.
Татьяна Михайловна стояла на зеленой ложбине у «Поющих ключей», глядела на Опалихнна и с возбужденными жестами говорила:
— Какая же это любовь? Ты сам говоришь «любовь — счастье». А здесь — мука. Так, стало быть, это не любовь!
Опалихин смотрел на нее спокойно и насмешливо.
— Это все оттого, — возражал он ей, — что ты не умеешь жить. Ты вся оплетена предрассудками и бьешься в них, как муха в паутине. Я прошу тебя об одном, — продолжал он уже совсем весело, — будь чуточку посмелее и ты убедишься, что паутина есть только паутина и порвать ее — сущий пустяк. А ты принимаешь эту паутину за морской канат!
Он рассмеялся и добавил:
— Однако пойдем отсюда: здесь солнце. А я хоть и люблю ясность, но не до такой степени.
Они двинулись вверх по отлогому скату. Скат благоухал мятой, и пение «Поющих Ключей» звенело в листьях.
— Ты сказал, — заговорила Кондарева, — ты сказал, что я не умею жить. Это неправда; я чутка к жизни и я люблю ее, но теперь у меня путаница в чувствах…
— Не в чувствах, а в мыслях, — поправил ее Опалихин, двигаясь рядом с нею по отлогому скату.
— Нет, в чувствах, — чуть не вскрикнула Кондарева с возбужденным лицом. — Пойми меня, в чувствах!
Опалихин усмехнулся.
— Чувства — ясны, как день, — проговорил он, — а идеи бывают ужасно спутаны; это верно. Я люблю ее, и ненавижу его, я хочу есть. Какая же тут может быть путаница?
