Ратаев положил себе правилом: со своими агентами начальство не знакомить, но изобразил на лице высшую степень счастья:
— О чем речь, Сергей Васильевич, буду рад! Кстати, агент требует премию за два месяца, а касса не дает, говорят: «Нынче денег нет!»
— Скажите, что я приказал выдать.
* * *
Полицейские начальники развалились в казенных санях, и старый извозчик Флегмон, лет сорок служивший в полицейском ведомстве, старательно укутал их ноги меховой полостью.
— На Софийку! — негромко приказал Ратаев.
Кучер все понял: к «кукушке», то есть к конспиративной квартире. Флегмон дернул вожжи, хлопнул по бокам сытого каракового жеребца. Тот, застоявшись, соскучившись по бегу, рванул с места, толкнул грудью валек, стремительно понесся мимо трактиров, портерных, ресторанов, лавок, выбивая копытами частую дробь, швыряя задними ногами снежные комья, ритмично и весело затряс дугой.
Огромная людная Москва утопала в рождественском снегу, морозный ветер приятно трепал усы, холодил щеки. Витрины магазинов были ярко освещены, в канун праздника особенно красиво украшены. Наряженные в меха дамы, бережно поддерживаемые под локоть кавалерами, шли по тротуару. Сани с шумом скользили по Тверскому бульвару, подпрыгивая на ухабах и с коротким звуком хлопаясь на полозья. Мальчишки, выскочив на проезжую часть, норовили зацепиться за задок, и кучер притворно сердитым голосом кричал:
— Вот я вас, шельмецов! — и грозил кнутовищем.
Мальчишки с веселым визгом бросались врассыпную.
Зубатов, повернув голову к спутнику, сказал:
— Как прекрасна жизнь! И почему люди не хотят жить в мире, спокойствии, дружбе? До чего же мы нация беспокойная!
* * *
В «Альпийской розе» было чисто, благопристойно, хорошо освещено, большие зеркала на этажах заключены в красивые резные рамы. На втором этаже три номера арендовал Департамент полиции.
В угловом номере стол был придвинут к кожаному дивану с высокой спинкой и заставлен крымскими винами и фруктами: виноградом, ананасами, бананами. На диване, развалясь, сидел Азеф в шелковой цветастой жилетке. Он попыхивал гаванской сигарой. При виде гостей не торопясь, медленно поднялся.
Зубатов подумал: «Азеф — образина жуткая. Неужели женщины его могут любить? Впрочем, нет такого страшилища, которого не полюбила бы женщина, особенно если страшилище денег не жалеет». Протянул руку:
— Приятно познакомиться! Люблю вино, с вашего позволения, выпью бокал массандры…
Ратаев засуетился:
— Сергей Васильевич, вам «Ай-Сереза»? Хорошего урожая, семьдесят пятого годика.
