Сосед понял, что Седьмой его раскусил, и сразу стал с ним очень приветлив. Седьмому нужно было вырезать аппендицит. В больнице его навещал только сосед по кровати, зато каждый день. О Седьмом в жизни так не заботились. При виде того, как товарищ хлопочет, печётся о нём, бледное лицо Седьмого само собой расплывалось в благодарной улыбке. Тянь сдержанно улыбался в ответ и говорил, что ничего страшного, ему нетрудно.
Шов уже почти затянулся, Седьмой лежал на боку на больничной койке и читал. В палате была гора книг — всё это принёс сосед, чтобы Седьмому не было скучно. Седьмой раньше практически ничего не читал, поэтому эти несколько дней в больнице буквально открыли ему глаза на мир. За окном дул ветер, деревья шелестели листьями.
История о том, как обычный лесоруб и плотник стал президентом Америки, потрясла Седьмого до глубины души, поэтому когда сосед пришёл его навестить, то увидел, что тот весь в поту, а руки у него дрожат.
Товарищ присел на кровать и молча уставился на Седьмого, так же как он когда-то, не отводя взгляд. Седьмой почувствовал, что этот взгляд проникает ему прямо в самую душу.
— Теперь я понимаю тебя, — вдруг сказал Седьмой.
— Понял — и хорошо!
— Как мне быть?
— Начни жить по-другому.
— И как же?
— Действуй, чтобы изменить свою судьбу, любым способом, не выбирая методы.
— То есть надо стать жестоким?
— А ты каждый вечер перед сном думай о том, как ты страдал, вспоминай, с каким презрением на тебя смотрели другие, ведь ты — никто, и представь, что твои потомки будут так же, как и ты, обречены выживать на самом дне жизни.
Седьмой так и сделал — он думал об этом всю ночь. Прошлое нахлынуло волной — и откатилось. От страха он закричал. Прибежавшая медсестра увидела, что Седьмой весь в поту и его трясёт. Шов опять разошёлся. Из раны тонкими струйками сочилась кровь.
— Кошмар приснился? — спросила она.
— Кошмар, — ответил он.
Кошмар закончился. Когда взошло солнце, Седьмой вдруг ощутил, будто вокруг него сгущается воля к жизни, словно кровь начала быстро и весело бежать по жилам, словно в самом его существе поёт молодость, он почувствовал настоящее освобождение, настоящую лёгкость.
В том году Седьмому было двадцать. Два года спустя его распределили обратно в Ухань, преподавать в самой обычной средней школе в Ханькоу. Седьмой понимал, что он ни за что не останется здесь навсегда. Ему приелась спокойная жизнь. Он хотел вершить судьбы и знал, что такая возможность представится, стоит лишь улучить подходящий момент, а может, самому создать его.
