Одежда высохла только затемно. Седьмой натянул её и пробормотал: «Как же хорошо… тепло».
В глубине души он понимал, что чудом избежал беды. Когда они уходили, одноглазый старик, вздохнув, достал откуда-то два корневища лотоса и дал каждому по штуке.
Обратно шли молча. Дойдя до развилки, где каждому в свою сторону, Гоугоу протянула свой лотос Седьмому:
— У нас дома не едят лотосы, — объяснила она. Седьмой молча взял лотос и бросил в мешок.
— У тебя всегда такой вид, будто что-то случилось, но мне ты ничего не рассказываешь! Почему? — спросила она.
Он долго мямлил что-то в ответ и наконец пообещал:
— Завтра расскажу, хорошо?
Стоило ему зайти в дом, Сяосян заверещала:
— Папа! Мама! Приёмыш пришёл!
Мать подлетела и больно схватила за ухо:
— Тебе ещё хватило совести вернуться? Тоже мне — хорош, болтался целый день невесть где, Второй посреди ночи пошёл на пруд тебя искать!
Не успев опомниться, Седьмой получил затрещину — уже от отца.
— Ты что, ещё не сдох? Чего домой явился? На железной дороге перил нет, пошёл бы лёг под поезд — всё лучше, чем вся семья будет ночь не спать из-за какого-то мелкого клопа! Ты что, думаешь, мы все тут прохлаждаемся, как ты?
Отец бранился и бранился, а когда надо было дух перевести, начинал бить. Седьмой молча терпел. Он привык молча терпеть побои. Обычно в это время он думал, кого изобьёт первым, когда вырастет: отца или мать? Но в этот раз он представлял красные всполохи пламени в коровнике, и среди них — лицо Гоугоу, её глаза. Его странное спокойствие ещё больше распаляло отца.
— Ты посмотри на него, папа, он ещё улыбается! — встряла Сяосян.
Тут отец со всей силы ударил Седьмого по ноге, и тот рухнул на землю как подкошенный. Красные всполохи перед глазами превратились в клубящееся красное облако, в котором рассеялось и растворилось всё: люди, предметы, звуки… Рот мальчика сам собой искривился в улыбке.
Нога покраснела и распухла так, что Седьмой не мог сделать ни шагу. Так что три дня он пролежал под кроватью не шевелясь. Перед глазами всё так же клубилось красное облако, на душе было очень спокойно. Пару раз Второй подходил к кровати и звал его, мол, пойдём в больницу, но Седьмой отвечал:
— Я отдыхаю.
На четвёртый день отец возмутился:
— Где это видано, чтобы кто-то из моих сыновей по нескольку дней лежал дома!
Мать наклонилась и крикнула под кровать:
— Смотрю, ты снова барчуком себя возомнил! Не пойдёшь сегодня собирать мусор — не получишь ни крошки!
