С тех пор Второй старался больше заботиться о Седьмом. За столом нарочно садился с ним рядом и то и дело подкладывал ему в тарелку овощей. До этого Седьмому приходилось довольствоваться исключительно рисом, несмотря на то что почти все овощи на столе появлялись там благодаря ему.
Однажды зимой — Седьмому тогда было около двенадцати — мать заявила, что близнецы в этом возрасте уже приносили домой клубни лотоса с пруда, а Седьмой по-прежнему притаскивает какие-то объедки и огрызки.
— Ну и что, — возразил Второй, — что нашёл, то и съедим.
Сяосян тут же капризно потребовала:
— Мама, а я хочу поесть корней лотоса!
— Завтра схожу! — тихонько сказал Седьмой.
Назавтра весь день дул ледяной ветер. Выйдя на улицу, Седьмой сразу продрог до костей. Склонившись под порывами ветра, он зашагал вперёд, в маленькой бамбуковой корзинке лежал холщовый мешок. По дороге он прикидывал, к какому пруду лучше пойти. Лицо покраснело от ветра, а левая щека распухла в том месте, которое он отморозил. Седьмой ни в коем случае не думал, что сегодня какой-то особенно тяжёлый день, он уже привык к такой жизни. Если бы вдруг, паче чаяния, выдался день, когда он мог бы спокойно отдохнуть, он бы, наверное, испугался, не случилось ли какой беды. У железной дороги он повстречал Гоугоу. Девочка шла прямо против ветра и громко пела. Слова той песни Седьмой запомнил на всю жизнь: «Прекрасней нет Гаваны, здесь я в родных стенах! В окне сияет солнце, а выйдешь — всё в цветах!».[13] Гоугоу всегда пела один куплет, и Седьмой вновь и вновь думал о том, как было бы хорошо уехать в Гавану, чтобы крыльцо твоего дома утопало в цветах… Оба ужасно завидовали жителям столь прекрасного города.
Пруд с лотосами уже осушили, и взрослые явно успели тщательно всё перекопать. Седьмой обошёл пруд кругом, разглядывая дно, а потом быстро скинул холщовую куртку и брюки и сиганул вниз, всё произошло так внезапно, что Гоугоу не смогла его удержать. Грязь на дне была Седьмому по грудь, всё-таки он был ещё совсем малец. Перепугавшись, он начал истошно кричать: «Помогите! Скорей, позови кого-нибудь!»
Слава богу, мимо как раз проходила группа школьников, вместе ребята вытащили его и отнесли в коровник неподалёку. В том коровнике жил одноглазый старик. Увидев Седьмого, он сразу налил ему кружку кипятка. Мальчик дрожал всем телом. Гоугоу строгим голосом, как взрослая, велела Седьмому снять всю испачканную одежду. Он снял, натянул на голое тело какую-то холщовую рубашку и штаны и зарылся в кучу сена в углу, поближе к одноглазому старику. Гоугоу взяла грязные вещи и пошла к реке. Она шла против ветра, вся скрючившись, как креветка, постепенно её фигурка становилась всё меньше и меньше. Постирав одежду, Гоугоу разложила её сушиться над жаровней в коровнике. Всполохи огня освещали её лицо красным, глаза сверкали, словно драгоценные камни в карминной оправе. Седьмой не мог отвести от неё глаз. На улице бушевал ветер, деревья скрипели и трещали, время от времени раздавался пронзительный свист. Вдруг Седьмой почувствовал, что его глаза намокли. Он был так счастлив, что хотелось плакать. Взгляд Гоугоу случайно скользнул по нему, и Седьмой поспешно придал лицу обычное выражение. Он никогда и никому не показывал, что у него на душе. Никто не должен был догадаться, о чём он думает.
