Дьявольское биополе [сборник] | страница 37

— Органы все знают…

— Да уж конечно, — подтвердил я.

— Второй раз мы с ней в жизни и свиделись.

— А в первый?

— Тоже у меня. С дерьмом смешала и землю удобрила.

— За что же?

— Никандрыч сделал мне подношение на память. Часы с кукушкой, изготовленные еще при царях. Дорогая вещь. Так евоная дочка, султанша, пришла и заграбастала. Милицией грозилась. Якобы я выманил.

Часы с кукушкой… Те, которые я видел вчера. С веселой птичкой и звоном весеннего морозца.

— Скажите, вот у Анищина был старинный шкаф…

— У султанши. Все у нее до последней вешалки.

— Почему?

— Никандрыч отдал. Тыщ на тридцать.

— Но почему, почему?

— Султанша наперла на него. Ты, говорит, помрешь не сегодня завтра. Пусть эти ценные вещички стфят у меня. Включая холодильник.

— И все-таки, почему отдавал?

— Тайна отцовской любви.

Я понимал тайну отцовской любви — я не мог постигнуть тайны поведения дочери. Иван Никандрович остался, в сущности, без мебели и вещей. И сделался одиноким человеком. Эх, не знал он маленькой тайны обывателя, или мещанина, или, по-современному, — потребителя, который умеет человека заменить резным шкафом. Иван Никандрович искал живую душу, не находил и поэтому стал одиноким. Потребитель ждет вещи, находит и поэтому никогда не бывает одиноким — промышленность-то работает.

— Ложки серебряные уволокла, — вспомнил Устькакин и, встретив мое угрюмое молчание, издал звук, походивший на всхрапывание: — Зубы взяла!

— Как… зубы?

— Никандрыч купил себе золотые пластины на коронки. А султанша говорит, что, мол, ни к чему, в крематории все равно сымут. Он на зубы их так и не поставил, ей отдал.

— Как же так? — спросил я не знаю кого. Но Устькакин ответить взялся:

— Потому что теперь дураков нет.

— В каком смысле?

— А кто теперь дурак? Теперь только курица дура.

— Почему курица?..

— Потому что гребет от себя.

Мои и так порушенные мысли заметались в каком-то хаосе.

Курица гребет под себя, то есть от себя. Она без интеллекта и без чувств, курица-то. Но и ей бывает больно. Больно всему живому. Господи, при чем здесь интеллект, нравственность, сознание, чувства?.. При чем они, если больно всему живому? И Сокальская знавала боль, поэтому, будь она последней дурой и вконец аморальной, понимает, что сделала больно ограбленному и брошенному отцу.

— Султанша мне полсотни дала, — начал сам Устькакин.

— За что?

— Чтобы квартиру папаши посетил.

— Зачем?

— Одну хитрую вещицу поискать, — сказал он значительно. — Никогда не догадаетесь.