Дьявольское биополе [сборник] | страница 35

В газетных статьях и фельетонах частенько употреблялось слово «некто», в котором была заведомая уничижительность: некто Иванов, некто Петров. Как бы не поймешь кто. Меня это раздражало, потому что некто всегда есть кто-то. Но вот передо мной сидел некто Устькакин, человек без работы, без жены, без детей и, по-моему, без носок и без нижнего белья.

— Я не забулдон и не алконавт, — сообщил он и, не приметив моей реакции, добавил: — Не керосинщик и не синюшник.

Поскольку я опять промолчал, раздумывая о странной породе людей, именуемой «некто», Устькакин сказал уже с некоторым упорством:

— И младенцовочкой не балуюсь.

— Младенцовочка — это что? — ожил я от упоминания необычного напитка.

— Спирт из-под музейных уродцев.

— Неужели пьют?

— С закусоном. Я и «три пшика» не употребляю.

— А это что?

— В кружку пива трижды брызнуть хлорофосом. «Полину Ивановну» тоже не уважаю.

— Кто она?

— Политура с водой. Я даже «Александра III» не принимаю.

— Расшифруйте.

— Одеколон «Саша» пополам с тройным одеколоном. А вот «Веру Михайловну» с удовольствием.

— «Вера Михайловна» — это валерьянка с мочевиной? — попробовал я угадать.

— Вермут. Ну, и водочка с пивом.

В молодости алкоголики вызывали у меня лишь досаду. Врачи извлекают из почек камни, оперируют желудки, облучают опухоли, пересаживают органы… А пьяницы, находясь в здравом уме, добровольно выводят эти органы из строя. Позже, по мере работы в прокуратуре, моя досада переросла, пожалуй, в ненависть. Я понял, что дело не во внутренних органах алкоголиков.

Меня жарко злят неумные — нет, негуманные — разговоры о жалости к пьяницам. Не только потому, что болезнь эта добровольно приобретается не за один год разгульной жизни; а потому, что за двадцать лет работы я слишком много видел пьяной жути. Покромсанные трупы, выбитые глаза, выкидыши от ударов ботинок, забитые ногами люди, обезумевшие женщины, дети-заики…

У меня бывали минуты, когда я сомневался, что человек создан по образу и подобию божьему; у меня бывали минуты, когда я кричал, что человек создан по образу и подобию зверя.

— С какой целью проникли в квартиру Анищина? — угрюмо спросил я.

— По дури. Шел лестницей, пнул дверь ногой, а она открымши.

Кажется, я переоценил способности хвастунов к откровенности. Поэтому новый вопрос задал уже с неприязнью.

— Как оказались в этом подъезде?

— Тоже по дури. Дай, думаю, зайду.

— В подъезд зашли случайно, в квартиру случайно… А?

— В жизни всякое бывает.

— Устькакин, я — следователь. Поэтому обязан то, что бывает в жизни, переложить на язык закона.