Я думал так на диване, еще надеясь заснуть, ведь иногда случалось так, что я действительно засыпал, и какое-то количество часов темноты за оконным стеклом выпадало, но нет — не сейчас, у меня была слишком интересная игра в хеппи-энд, а потому я залил кипятком щепоть душистого черного чая из банки и расхаживал по кухне, как герой Достоевского, потом — пошел в зал и включил телевизор, и мелькание полуобнаженных тел в музыкальном канале создавало ритмическое напряжение, под которое хотелось складывать свой сюжет в слова песни в стиле соул, причем сразу — на английском.
Итак, Лиза, кровь, желчь и «кишечная масса», как выразился наш обходительный следователь, получены тобой были от подружки-врача, может быть даже — с уплатой денег, но мне не хотелось бы плохо думать о подружках-врачах. Стул был перевернут, кровь пролита (и неверно опознана экспертизой как твоя собственная — нужная группа, всего-то нужная группа!), желчь разбрызгана, сама ты уехала автостопом в какой-нибудь далекий российский город. В тот момент, когда я царапался в твою квартиру, ты была там и все слышала, но принципиально замолчала, ведь я не оправдал твоих надежд и вообще оказался мудаком, не готовым принять тебя с чужим ребенком под сердцем. Ты сказала себе: я посмотрю, как далеко пойдет мой медведь, пытаясь отыскать меня. И, когда тебе рассказали (вопрос, кто? Скажем так — добрый человек в МГБ!), что я встретился с Муравьевым, да поговорил с ним так, что он меня вышвырнул из лимузина буквально на ходу, ты осознала — да, медведь достоин прощения. Ты купила у пенсионера спавшую в гараже до лета двадцатилетнюю «Ладу» и ехала всю ночь по раздолбанным дорогам Смоленщины. Сейчас ты позвонишь мне в дверь, мы обнимемся, поцелуемся — правда, скорее, на фоне рассвета, чем на фоне заката, и умчимся в прекрасную, туманную неизвестность, ждать рождения ребенка, которого, по твоему настоянию, назовем Экклезиаст. Дома будем звать его Эклером, уменьшительно-ласкательное — Клуша.
Звонка в дверь не было, и я начал разворачивать следующую (какую по счету?) версию нашего с тобой хеппи-энда, когда на дворе обнаружилось какое-то движение, чрезмерное для четырех часов утра. Там были машины, люди, переговаривавшиеся приглушенными голосами, хлопанье дверей, хриплые шумы раций, и вливалось это все прямо в мой подъезд. Дверь заорала звонком — причем звонком бесконечным, — чей-то палец нажал и не отпускал кнопку всю ту минуту, пока я накидывал на себя одежду поприличнее и спешил обозначить свое присутствие дома криками «кто там», «кто там», хотя уже было до жути понятно, кто именно там.
