Сначала председатель читал свои стихи. Что-то об утре в лагере. Я держался критиком, курил трубку. Стихи были слабые, мученные, как замытая акварель. И рифмы старенькие, глагольные (идут-ведут). Указал на это. А для сравнения — рифму Маяковского. Автор стал спорить. Красноармеец тоже. «Мы, говорит, — не футуристы. Одна непонятность будет». А искусствовед из Наркомзема, злоедущий парень, говорит: «Белинский сказал то да се (это он, оказалось, всегда от Белинского танцует), а вот почему Маяковский совсем непонятен? А?» (Все обрадовались: уели москвича.)
— А вы читали его? — спрашиваю.
— Пробовали и ни черта не понимаем. Что это за поэт, который непонятный? Белинский сказал…
— Да вы, — говорю, — просто не привыкли к его форме. Читать его не научились…
На это просто все обиделись. И эпидемически-поэтический доктор, и нарсудья, и учительницы.
— Славу богу, грамотные!
— Мудрить нечего, вот что.
— Белинский сказал…
— Позвольте, я вам что-нибудь прочту из Маяковского?
Снисходительно согласились.
Комната была небольшая. Голос у меня не комнатный. «Синеблузый» голос. До Маяковского далеко. До волжских водоливов ближе. А они, как известно, с баржи на баржу в половодье выражаются. Без натуги. Вполголоса.
Прочел я «Левый марш» Маяковского. Много раз слышал и усвоил, сколько мог, его манеру.
Возбужденные глаза, и слышно, как электростанция гудит. Кончил. У безрукого немца движение… зааплодировать ногами. И вдруг все сразу заговорили смущенно и восторженно:
— Да, это, действительно, другое дело.
— Замечательно!
— Силища какая!
— Вы нарочно понятное выбрали!
— Прочтите еще!
— Еще! Еще!
Но кто-то вспомнил, что «Левый марш» в кружке читали и «не поняли».
Прочел им «Необычайное происшествие», «В Гаванне все разграничено четко» и многое другое.
«Шумный успех», как говорят рецензенты. Привлеченные моим неизмеренным громкогласием, пришли из других кружков. Пришлось перейти всем в большую комнату, где была читальня. Читальню закрыли. Но многие остались слушать.
Нашлись в библиотеке книги Маяковского. Читал с любой страницы, где откроется. Все оказалось понятным. И тогда посыпались вопросы:
— Что такое Леф? Что такое футуризм? Какие книги есть у Маяковского?
Много вопросов не по существу. Вернее «о существе» — сколько лет Маяковскому, женат ли? Рост, возраст и масть.
Потом вспомнили, конечно, Есенина. Потом о мейерхольдовском «Ревизоре». Опять о Маяковском. Слушали очень внимательно. Только парочка одна иронически перешептывалась. Признаться, нервировали. Потом выяснилось: туземные апповцы.
