— Потому что, после того как тевтонцы отошли на безопасное расстояние, Миндовг вновь перепрыгнул в язычество, — разводит руками знаток истории. — И сделал он это, не снимая короны. Ну и, чтобы закрепить успех, отжал себе в сожительницы супругу нальшанского князя Довмонта. Которая наверняка любила этого князя, пусть летописи об этом и умалчивают. Папе Римскому, отвечавшему за эмиссию корон, это очень не понравилось.
— В смысле как отжал? — не понимает Яся.
— А очень просто. Жена Миндовга умерла, на похороны приехала ее сестра, та самая. Наш «экспонат». Агна очень понравилась Миндовгу. Почему понравилась, догадаться не сложно — ты ее видела. Ну и все: понравилась — бери. Потом объяснил, что сделал это по распоряжению покойной. Мол, та не хотела незнакомой мачехи своим сыновьям. Распоряжение, ясно, было устным, и его никто не видел.
— Дико, — коротко отзывается Яся. — А что сделал муж Агны?
— Все просто. Он его убил.
— Кого? Кто?
— Довмонт — Миндовга. Хотя, конечно, должно было быть наоборот. Всегда умерщвляй мужа, чью жену отжимаешь — этому нас учит история начиная с Древнего Рима. — Археолог потягивается и блаженно падает назад, в траву. — А чтобы отомстить за поруганную честь, Довмонт порубил еще и тех самых сыновей, для которых Агна должна была заменить мать, Марту.
— А как умерла Агна?
— Вот этого никто не знает. Ее смерть нигде не описана, как и большая часть ее жизни. — Собеседник смотрит в небо. — А потому для истории она как бы и не умерла. С четырнадцатого века она превращается в объект стихийного народного поклонения в рамках сейчас уже почти забытого культа, в котором ее персона смешивается с фигурой Божьей Матери — ей атрибутируют чудеса, она распадается на небесную и земную аватары, в позднее Возрождение, в конце шестнадцатого века, ее особа расцветает ассоциациями с еще одной женщиной трагической судьбы, глубоко несчастной в личной жизни, — Барбарой Радзивилл, единственной этнической белорусской, побывавшей в польских королевах. Ее портрет написал сам Лукас Кранах. Память об отравленной в шестнадцатом веке Барбаре и уведенной силой королем у мужа в тринадцатом веке князёвне смешивается в один культ. Хотя в юридическом смысле ни царицей, ни королевой наш экспонат не был, но кого интересует юридический смысл, когда речь идет о матери заступнице целого народа…
Яся откидывается на локти и готовится прилечь в траву рядом с ним — на расстоянии пальцев вытянутой руки.
