Немногие дожили. Слишком редки были на войне счастливые билеты.
На каком-то не обозначенном в расписании переезде простояли час, теперь никак в график не войдем. Проводник говорит, что приедем с опозданием.
Значит, знакомство начнется ночью. Не люблю приезжать в такое время. Наверное, это с тех пор, как в октябре сорок четвертого в полной темноте дождливого вечера мы подъезжали к Минску. Сейчас будет станция, большие круглые часы и перекидной мост, с которого всего три года назад мы провожали отца в последнюю предвоенную командировку... Не освещенный из-за опасности ночных налетов, темнел вокзал, закрывая собой город. Но Минск уже обнимал нас своим мягким влажным воздухом. Где-то рядом, в двух шагах, начинались улицы с липами. В осторожных касаниях ветра была свежесть антоновских яблок.
И вдруг луч прожектора скользнул по кучке людей на перроне и уперся в черные обгорелые стены. Скрученные железные балки, вздыбленные лестницы. Вокзала никакого не было. А за ним не было знакомых лип. Не было больше Минска.
Берлин декабрьской ночью 1969 года в белых хлопьях снега и ярких огнях чуть не показался мне похожим на все сегодняшние города. Беспечный, предновогодний.
— Унтер-ден-Линден, — с вежливой улыбкой сказал шофер, не знавший ни слова по-русски.
Мы ехали по бульвару, строго-чопорному от совершенно одинаковых лип. Они не были похожи на обычные деревья с вольной путаницей веток. По-зимнему черные стволы — как затянутые в креп сухопарые дамы при исполнении неукоснительных правил чужого этикета.
Уже у самой гостиницы с неба прямо на голову обрушился ни с чем не сообразный грохот. Возникнув в долю мгновения, он нарастал невыносимым диссонансом, грозившим разнести вдребезги всю эту снежную ночь с земными огнями, и так же внезапно исчез, взмыв куда-то в высоту.
Попутчики мои не выразили никакого удивления. Переводчица спокойно объяснила:
— Американский патрульный самолет. Это из Западного Берлина...
Утром в мглистом свете без солнца Берлин буднично показывал себя, ничем не хвастая и ничего не скрывая. Новые многоэтажные дома в светлой облицовке. И рядом серые, довольно угрюмые кварталы. Здания, узко вытянутые по вертикали, хранили то же замкнутое и какое-то застывшее выражение, что и липы на знаменитом бульваре.
По дороге в редакцию детской газеты мои берлинские ровесники, наверняка помнившие прошлую войну не хуже меня, говорили о Берлинской стене, о военной охране границы — 45 километров прямо по центру города. Никаких грозных оборонительных сооружений не было видно. Лишь светлая стенка, похожая издалека на переносные щиты где-нибудь на стадионе или на легкую ширму, которой деликатно
