Через три-четыре километра мы вышли на большую округлую прогалину. У одного ее края темнели крышами две хаты. А перед ними, как брошенная на землю скатерть, лежало ровное, уже скошенное поле. Над полем стоял высоко в синеве ослепительно белый месяц.
—Считайте, что мы в отряде. Метров восемьсот до штаба осталось. Здесь ночевать будем.
В окне между цветочными горшками забелело лицо в платочке, и на крыльцо вышла немолодая тихая женщина, повела нас в тепло.
Света не зажигали. В доме стоял густой сытный запах молока, овчин, хлеба, нагретого дерева. Хозяйка не выразила никакого удивления перед нашим появлением в такое позднее время. С первого мужнина слова поняла, что нам надо в лесу. И, точно продолжая за минуту до этого прерванный разговор, сообщила:
—Кого попало к нам не пускали. Кругом же партизанские посты. Здесь четыре отряда стояли. Наш «Разгром» счастливый был, его так и не разгромили.
Давно выпито молоко и убрано со стола. Свет месяца зажег металлический шарик на спинке кровати у окна, и сверчок завел ночную песню. А лесничиха, ничуть не мешая сверчку, ведет рассказ о временах прошлых и нынешних.
Две хаты сгорело у нее в войну. В сорок четвертом, перед уходом на фронт, муж успел поставить третью маленькую хатку. Не было в ней даже окон, только дверь и печь, а для детей нары. «Ничога, ничога не было, смениться и то не во что. Где курицу увидишь — так диво».
А теперь здесь стоят два хороших дома. В одном живет старший Розум, в другом — молодой, племянник. Оба лесники.
И уже сквозь неодолимый сон, словно издалека, слышу:
— Было три сына у матери, так у тых дядьков одни дочки народились. Только и есть один племянник, да у него еще хлопчик растет. Тоже здесь, в лесу...
И то ли чудится в дреме, то ли на самом деле подступает со всех сторон к стенам сказочный лес, огромные деревья бесшумно расходятся, пропуская на лунное крыльцо трех братьев из рода лесных мудрецов. К ним птицы слетают на плечи, и звери ластятся, и клонятся синие цветы...
Рано утром под окнами оглушительно затарахтел мотоцикл, кто-то громко окликнул хозяина, и два мужских голоса завели по-дневному напористый деловой разговор. О чем — не разобрать. Слышно только, что голос Петра Адамовича все время начинает, а другой голос, незнакомый, перехватывает и заканчивает, словно спор идет, и никто в нем не хочет уступить. Но вот первый голос возвышается и не дает вступить второму. Разговор сразу стихает, слышно, как заводят мотор. Мотоцикл протарахтел в обратном направлении. И тогда совсем рядом, за дверью, прорезался радостный крик петуха.
