В полуоткрытую дверь веранды заглянула соседка. Очень грузная, по всему видно, больная женщина, лет шестидесяти. Раз люди заняты разговором, не стала перебивать своими делами, а вошла и тоже стала слушать. Сказать о войне и ей было что.
Рассказала она, что за три дня до 1 октября 1943 года пришел в их деревню карательный отряд и стоял. Здесь целых два месяца. Немцы решили расправиться наконец с непокорным населением, пригнуть людей к земле так, чтобы и головы поднять не смели.
— А я в поле картошку с соседкой копала. Дети дома оставались. Вдруг шум какой-то от деревни. «Знаешь, Юзя, что-то случилось, — говорит соседка. — Чуешь, яки звук». Побросали картошку и скорей к детям. А домик у нас был новый, чистый, только перед войной Поставили. Его и приглядели для начальника ихнего. Подхожу, а у дома в дверях часовые, автоматы на меня наставили: «Матка, партизан?» Я им руки свои черные показываю, видите, картошку в поле копала? Когда во двор пустили, у меня и ноги подкосились: там детей моих овчарками травят. Так и позамучивали, из семерых двое только и выжили.
Тетку Юзю одолевает тяжелая одышка. Вслед за словами из горла вырываются хрипы. Но она рассказывает дальше — не о себе, она себя от людей не отделяет.
Тот же карательный отряд расстрелял в соседней деревне всех мужчин, от стариков до 16-летних мальчишек. Месть за поезд, пущенный под откос партизанами.
— А все ж боялись уже так открыто, как в сорок первом, казнить, хитростью на смерть заманивали. Сказали, что на работы мужчин берут. А за деревню отошли, с горки спустились — навстречу автоматчики. Наши поняли, на какую их работу ведут. Бросились безоружные на ворогов. Всех пули там нашли — и дедов и внуков. Те только и спаслись, что сразу на землю упали.
Было сто пятьдесят человек, спаслось — по пальцам пересчитаешь.
А деревню сожгли. Дважды. Сначала — дома, потом пришли еще раз и сожгли времянки, которые понакопали в земле женщины.
— Сейчас поотстроились — красиво стало, лучше, чем до войны. Государство помогло людям. Сегодня' как раз памятник закладывают на том месте, где расстреливали в войну.
И, закончив на этом, соседка тяжело поднимается с табурета...
О, этот знакомый повтор: сорок третий год. Год самых страшных блокад, облав, массовых казней. Народное сопротивление, собираясь по ручейку, набрало глубину и, поднявшись до самого верха удерживающей его преграды, всей накопленной силой ударило в каменную стену оккупационного режима. Война стала всеобщей. Каждая деревня и каждый дом грозили врагу засадой, гибелью. Сорок третий – год дерзких и масштабных операций партизан партизан. И самой лютой, безжалостной войны на уничтожение – против всего непокорного края. В этом столкновении, в этом огне сгорели тысячи и тысячи жизней. Если бы по всей Белоруссии поставили памятники ее погибшим детям, сколько раз год 1943-й значился бы на них последним земным сроком!
