Когда завроно сделал паузу, Гребнев спросил:
— А скажите, товарищ заведующий, какой здесь климат?
— Разрешите, я отвечу, — поднялся Колесов.
— Пожалуйста.
— Здесь такой климат, какая у тебя на душе погода. Заверяем вас, товарищ завроно, погода у нас на душе отличная, и с любым климатом мы справимся...
— Вот и замечательно. После обеда — прошу в роно за назначением.
Завроно ушел. В столовой поднялся шум: все накинулись на географа.
— Твой климат — это ложка дегтя. Ты испортил нам бочку меда.
— А почему не спросить? — недоумевал Гребнев. — От климата все зависит...
— Не от климата — от человека. Папанину на полюсе было жарко, а иной в Крыму мерзнет.
— Брось ты, Колесов, свое краснобайство. Я ведь знаю, какое тебе напутствие сделала мамочка! «Плохо будет — приезжай назад!» И ты выразил полное согласие...
— Правда, Колесов? — спросила Женя.
Колесов замялся. Женя, выждав минутку, встала из-за стола и выбежала из помещения.
Назначение молодых учителей — нелегкое дело. Сначала все просили послать их в одну школу. Когда же выяснилось, что это невозможно, Гребнев стал просить послать его в рыбацкий поселок, ближе к морю;. Колесов — оставить его в районном центре, так как увлекается клубной работой; девушки, Свиридова и Крупенина, сидели обнявшись и «ни за что не хотели разлучаться».
— Вам, товарищ Журавина, придется в поселок Прибрежный. Там прекрасный директор...
Жени не оказалось, и Колесов побежал разыскивать. Сначала он заглянул в общежитие, а затем пробежал по улице.
— Ребята, вы не видали, не проходила тут девушка, такая... быстрая? — обратился он к малышам, игравшим, надо полагать, в сенозаготовки: телегой служила старая калоша.
— Она побежала в лес, по этой дорожке, — ответил один из малышей.
Узкая дорожка поднималась в гору, обходила старые пни, серые замшелые камни, перескакивала через толстые, выпиравшие из земли корни, давно упавшие и догнивающие деревья, иногда ее пересекали втоптанные в грязь ручейки. В лесу стояла звонкая настороженная тишина.
Колесов то и дело останавливался и прислушивался, и, странное дело, в душе росло спокойное очарование. И долгая дорога позади и предстоящая работа казались совсем незначительными, значительнее были вот эта лесная торжественность и тишина.
— Женя! Ау! — позвал Колесов.
Ответа не последовало. Даже эхо откликнулось как-то глухо и неохотно.
Стоял сентябрь — чудесный месяц в Приморском крае. Синее, легкое, глубокое небо одним своим краем опускалось в море, другим опиралось на дальние горные хребты. Воздух был чист и прозрачен, точно и вовсе его не было, и даже на самых отдаленных вершинах можно было разглядеть шагающие по склонам деревья. В лесу царил завороженный покой — царство древней сказки, только кое-где булькали сбегавшие с гор ручейки или робко давал о себе знать падающий листок. Но в полдень, когда солнце обрушивало на землю свой золотой ливень, навстречу ему поднималась знойная песня земли, и тогда казалось, что торжеству жизни не будет конца; вся поднебесная ширь заполнялась стрекотом, цирканьем, звоном и гудом, сверканием крылышек миллионов крошечных существ. Иногда к самому уху доносил свою озабоченную песенку комар; иногда, словно потерявший дорогу, над головой кружил запоздавший шмель. А в ту минуту, когда солнце клонилось на запад и косые лучи зажигали золотые и багряные листья кленов, ясеней, дикого винограда и пышный ковер папоротников, лес казался раззолоченным дворцом, царством еще не рассказанных легенд.
