Я допил виски с содовой, и, все еще ощущая жажду, долил в стакан содовой из сифона. При этом я взглянул на Медину: в его лице было нечто такое, что рука моя дрогнула, и струйка жидкости попала на рукав смокинга. Ткань в этом месте оставалась влажной и на следующее утро.
Лицо хозяина дома, освещенное лампой, казалось, сияет изнутри собственным светом. И дело не в глазах, не в цвете кожи. Странное свечение как бы выделяло его голову из окружающего сумрака – так, что она словно парила в воздухе, подобно небесному светилу.
Затрудняюсь описать то, что произошло в следующее мгновение. Даже спустя двенадцать часов я ничего не мог вспомнить, кроме того, что меня непреодолимо клонило ко сну. Должно быть, собеседником в таком состоянии я был никудышным и, вероятно, вскоре ушел. Но в действительности все обстояло иначе: я помнил то, что этот человек хотел, чтобы я помнил. Но поскольку моя воля не подчинилась ему полностью, я, вопреки его желанию, запомнил кое-что еще, но туманно и путано, как бывает в хмельных снах.
Итак, голова моего собеседника продолжала парить в точке пересечения каких-то бледных расходящихся линий. Вероятно, это были книжные полки, сплошь заставленные в этой части библиотеки массивными томами в переплетах из телячьей кожи. Мой взгляд приковывали к себе два световых блика, до того яркие, что у меня заболели и начали слезиться глаза. Я попытался отвести взгляд, но смог это сделать, только повернув голову к догорающим в камине углям. Движение это потребовало невероятного усилия, ибо сон сковал каждую мышцу моего тела.
Как только мой взгляд оторвался от бликов, ко мне частично вернулось самообладание. Я решил, что, должно быть, заболеваю, и на миг меня охватил страх. Мне было легче смотреть в темноту – только в ней я находил покой, а света боялся, как ребенок боится чудища, прячущегося под кроватью. Одновременно мне казалось, что если я произнесу хоть что-нибудь, то почувствую себя лучше, но мне не хватало сил, чтобы заговорить. Как ни странно, но страха перед Мединой я не испытывал. Казалось даже, что он вообще не имеет отношения к моему странному состоянию.
Потом я услышал голос, но и он как будто не принадлежал Доминику Медине.
– Ханней? – произнес этот голос. – Вы Ричард Ханней?
Я медленно повернулся к тому месту, откуда он исходил. Свет, нестерпимый свет висел в воздухе, выжигая мои глаза и душу. Наконец я услышал собственный голос: он звучал так, будто его выдавили из меня:
