– А парень, однако, не промах! – одобрительно кивнул Берминстер.
– Так вот, Рам Дасс, случалось, беседовал со мной на эти темы. Он был мудр, как змий, и предан нам, как пес, и уже тогда предвидел вещи, которые мы только сейчас начинаем осознавать. Он говорил, что в будущем наступления будут вестись на психологическом фронте, и считал, что наше правительство должно, помня об этом, заранее готовиться к защите. Вот была бы потеха! Представьте: высокие чины сидят за учебниками и штудируют азы психологии!.. Но в том, что он говорил, был смысл. Он считал, что самое страшное оружие в мире – это способность управлять массами, и хотел искоренить его источник, то есть тех, кто массами управляет. По его мнению, у каждого из таких лидеров имеется источник силы, что-то вроде волос Самсона, и если эти «волосы» обрезать, они становятся безобидными… Помните зиму 1917 года, когда большевики устроили заварушку в Афганистане, и их идеи начали просачиваться в Индию? Так вот, Рам Дасс утверждал, что именно он остановил эту игру своими психологическими уловками.
Неожиданно Сэнди взглянул на Медину.
– Вы, сэр, хорошо знаете наши дальние рубежи. Скажите, не приходилось ли вам встречаться с гуру, который обитал у подножия хребта Шаньси восточнее Кайканда?
Медина покачал головой.
– Никогда там не бывал. А что?
Сэнди выглядел разочарованным.
– Рам Дасс рассказывал о нем. Я надеялся, что и вы его знали.
Принесли клубную мадеру, и пока мы ее дегустировали, в зале ненадолго воцарилась тишина. Это был поистине божественный напиток, и воздержание Медины вызвало у меня сочувствие.
– Вы много теряете, – весело пророкотал Берминстер, и на мгновение все опять посмотрели на Медину.
Тот улыбнулся и приподнял бокал с водой.
– Sic vini abstemius qui hermeneuma tentat aut hominum petit dominatum, – произнес он.
Найтингейл перевел:
– Это означает: если хочешь стать большим человеком, будь во всем умерен.
Послышался хор протестующих голосов, и Медина опять поднял бокал.
– Я всего лишь шутил. У меня в этом вопросе нет никаких принципов или правил, просто спиртное мне не нравится, вот и все.
Среди нас только двое владели латынью: Найтингейл и Сэнди. Взглянув на моего друга, я поразился произошедшей с ним перемене. Его лицо горело острым интересом. Когда же его глаза, не упускавшие ни одного жеста, ни одного движения Медины, неожиданно встретились с моим взглядом, помимо любопытства я заметил в них тревогу.
Берминстер принялся с воодушевлением защищать Бахуса, остальные присоединились к нему, но Сэнди неожиданно занял иную позицию.
