– Я опасался, что он слишком быстро взрослеет, – с бледной тенью улыбки заметил сэр Артур. – Но он всегда двигался в правильном направлении, учился наблюдать, оценивать и размышлять.
По его словам, мальчик был увлеченным натуралистом, и заниматься изучением дикой природы мог в любое время дня и ночи. К тому же, он был умелым рыболовом и в свои десять лет добыл немало форелей в горных ручьях Галлоуэя[10].
Слушая рассказы отца, я вдруг словно воочию увидел этого парнишку и подумал, что, если бы Питер Джон стал таким же, как он, я был бы счастлив. Мне пришлись по душе его любовь к природе и форелевым ручьям. В голове у меня, словно вспышка молнии, снова пронеслась мысль: на месте его отца я бы наверняка спятил, и поразился мужеству старого воина.
– В нем живет какое-то таинственное сродство с животным миром, – продолжал сэр Артур. – Он будто с самого рождения знает повадки птиц, и порой говорит с ними, как мы с вами беседуем с друзьями. Мы с ним всегда были очень близки, и он часто рассказывал длинные истории о своих встречах с птицами и мелкими зверьками во время прогулок. Он даже имена им давал…
Слушать это было выше моих сил. Мне стало казаться, что я знал этого ребенка с пеленок. Я отчетливо представлял, как он играет, слышал его высокий мальчишеский голос. А Мэри просто плакала навзрыд, не пряча лица.
Что касается сэра Артура, то его глаза, наоборот, просохли, голос зазвучал твердо, но внезапно он вздрогнул, словно только сейчас осознал, что происходит в действительности, и сдавленно воскликнул:
– Бог ты мой, где он сейчас может быть? Что они сделали с ним, с моим славным маленьким Дэви?!
Вот это меня и добило.
Мэри приобняла плечи старика, пытаясь утешить. Я заметил, что он старается взять себя в руки, но перед глазами у меня словно стоял густой туман. Я вскочил и принялся расхаживать по комнате, не обращая внимания на то, что наш гость собирается откланяться. Помнится, мы обменялись рукопожатиями, и сэр Артур сказал, что после разговора с нами чувствует себя гораздо лучше.
Мэри проводила его до машины, а вернувшись, застала меня у окна. Я распахнул его настежь, потому что едва мог дышать, хотя вечер выдался довольно прохладный. Меня душили злость, отвращение и мучительная жалость, я цедил сквозь зубы самые отборные ругательства.
– Дьявольщина, – уже не владея собой, бормотал я, – ну почему, почему они не могут оставить меня в покое? Мне же так мало нужно! И почему, будь все проклято, всем не терпится втянуть меня в чужие дела? Зачем, черт побери, зачем?…
