Отражения и взаимоотражения, отражения отражаются в отражениях, каждое из них реально, и каждое подобно иллюзии, часть вмещает в себя целое и в этом целом содержится, снова объемля и его, и себя в нем. Борхесовский Алеф, «мы долгое эхо друг друга»! Мир открыт и непредсказуем, он не «от сих до сих» – хоть в пространстве, хоть во времени; он нелинейно бесконечен и, pardon moi[12] за неологизм, гиперссылочно вечен…
Вот довольно-таки сбивчивое описание того, что я почувствовал в темном автобусе Ленинград – Новгород в предновогодний вечер 1987 года. К сожалению, я не смог понять, осознать или эксплицировать это чувствование или видение… А позднее я и вообще пошел по накатанной дорожке: примерил на магическую вселенную ризы меонической свободы Бердяева и пошел-по-ехал по стезе русской философии (или теософии?) Серебряного века. Осознание внутреннего родства магической вселенной и буддизма пришло много позднее. Бездонность и неисчерпаемость мира как явление пустотности сущего в его изначальной открытости…
И блеск Фаворский воссияет в славе
Обители нетленной Божества,
Сольются все в восторге торжества,
И встретят нас собравшиеся в храме.
Огонь небесный в сердце наше канет,
Преображая наше существо.
Духовным плотяное вещество
Из тлена смерти в бытие восстанет.
И лицезрения святых красот
Сподобится обоженное сердце,
Парящее среди иных высот.
Пурпуровый немеркнущий восход
Планет и звезд, ликующее скерцо
Прозрачной ясности родных пустот.
Глава VI,
в которой появляются и крепнут подозрения, а некий юноша оказывается зрелым мужем
Снова неприсутственный день. Я ломаю голову над загадкой похищения ДМТ-Ф, и ничегошеньки-то в эту голову не приходит. Кроме одного: что психоделик в бессознательном состоянии украл я. Но если это так, то где он? Или я, пребывая в странной деменции, не только украл его, но и куда-то припрятал, а теперь амнезия и т. д. и т. п. В общем, жизнь моя постылая, жизнь трансцендентальная… Ни до чего не додумавшись, я выключил компьютер, за который, правда, немедленно уселся Филипп и начал играть в «Хитмена». Я же отправился к Инне, и мы весь вечер просидели у телевизора, болтая о каких-то совершенно посторонних вещах. Инна прекрасно понимала, что со мной что-то не то, но не пыталась ничего выпытать (и слава богу – я бы сломался, а это уж совсем ни к чему), а, наоборот, отвлекала и успокаивала, совершенно ненавязчиво и для постороннего наблюдателя просто-таки незаметно. В результате Филипп заигрался аж до второго часа ночи (потом он уверял нас, что прошел своего «Хитмена» до конца – целиком и полностью), а я добрел до постели и вообще уже при свете дня, часов в пять самое раннее.
