После этого девушка уложила Аришу на койку, оглядела стены и, видимо, осталась довольна тем, как живет ее пациентка. Лениной маме она сказала, что Арише необходимо недельку полежать, причем тоном, не допускающим никаких возражений.
Наступил декабрь. Но тревога не рассеялась. А в одно пасмурное утро Леня услышал за окнами странные звуки: будто бы кто-то хлопал доскою часто-часто по листу фанеры. Вскочив с постели, Леня босиком подбежал к окошку. Ему плохо было видно, но он увидел, что его родная Овражная на перекрестке перегорожена кучей каких-то бочек, ящиков, сорванных с петель дверей и железных кроватей. Надо всем этим развевался красный флаг на сером древке. Изредка среди этой груды возникало легкое белое облачко, и тогда раздавался звук, похожий на удар доской по фанере. Леня догадался, что это винтовочные выстрелы…
Вскоре он разглядел и людей, которые прятались за мешками и ящиками. Они стреляли в сторону площади, а тех, в кого они целились, не было видно.
Неожиданно среди этих притаившихся фигур Леня заметил знакомую синюю шубку и белую меховую шапочку. Он сразу же узнал Маленькую Докторшу. У нее в руке был револьвер, из которого она время от времени посылала пули туда же, куда стреляли и остальные.
Слышались выстрелы и со стороны площади. Иной раз от какого-нибудь ящика в сторону отлетала щепка. Леня понимал, что в ящик попадала пуля. Вдруг — Леня это явственно увидел — один из защитников баррикады как-то странно дернулся, выпрямился во весь рост, выронил винтовку, и ноги его будто подкосились… Тотчас же девушка в синей шубке и белой шапочке наклонилась над ним, приподняла его голову, и Леня с ужасом увидел, что по лицу его бежит тоненькая темная струйка. Потом она схватила винтовку, которую выронил этот, очевидно, смертельно раненный человек, и стала стрелять, крепко прижимая приклад к плечу.
Но больше Лене Вольскому ничего увидеть не удалось. В комнату вбежала мама с совершенно белым, словно бы сильно напудренным лицом, схватила сына за плечи и потащила в столовую, а оттуда, полуодетого, черным ходом вывела во двор…
— Два дня просидел я в подвале флигеля у соседки — прачки Нюры, старой, очень жалостливой женщины, — рассказывал Леонид Алексеевич. — Даже там, в подвале, было слышно, как стреляют на улице. А потом глухой темной вьюжной ночью меня вывели из подвала. Спросонок я даже не разобрал, кто именно меня вел. Вероятно, отец… А проснулся уже далеко от Овражной — кажется, на Пречистенке. После я узнал, что правительственные войска все-таки разогнали защитников баррикады… — Он помолчал, прикрыл глаза ладонью и проговорил нараспев, словно читал стихи: — В крови родился наш беспутный век…
