А Шарлотта видит в нем учтивого, всегда готового услужить коллегу отца, видит она также, что старику общение с Кортнером идет на пользу, еще она с веселым изумлением видит в Кортнере старомодного поклонника, может, чуть забавного, но вполне безобидного и вовсе не такого уж плохого. А видя Кортнера таким, она не способна понять, что́ я против него имею.
Может, все дело во мне. Может, мне давно следовало попробовать объясниться с Шарлоттой. Может, сейчас самый подходящий момент.
— Ты должна понять, — продолжал я с той же осторожностью. — Между нами бывают порой разногласия, я хочу сказать — некоторое несходство взглядов, идет ли речь о стиле руководства или о научных взглядах, его и моих… — Я умышленно воздерживался от резких выражений.
— Я прекрасно тебя понимаю, — подхватила Шарлотта. — Но я не уверена, что ты до конца честен перед самим собой. Ты говоришь о несходстве взглядов. Это все так и есть, я не слепая, я и сама все вижу. Но что лежит в основе данного несходства? Скажи, Иоахим.
Я знал, к чему она клонит, потому что она уже не впервые заговаривала на эту тему. Я же всякий раз притворялся, будто не понимаю, о чем речь. И вот теперь я сказал, отнюдь не обиженным, скорей вызывающим тоном:
— В основе лежит мое глубочайшее убеждение в полной бездарности Кортнера.
— И еще твое честолюбие! — четко сказала Шарлотта и прямо поглядела мне в глаза.
— Мое честолюбие, — спокойно отвечал я, — не понуждало меня жениться на тебе, как и не препятствовало женитьбе. Я бы все равно женился на тебе, даже если бы сознательно либо подсознательно встал перед альтернативой: назвать тебя своей женой либо занять место Кортнера.
— Я знала, — сказала она, и голос ее потеплел. — И я знаю, что ты серьезно относишься к сказанному. И против твоего честолюбия я ничего не имею. Наоборот, я хотела найти кого-то, непохожего на тех ограниченных коллег, которые ни к чему не стремятся, кроме как к спокойной жизни.
Проблемы, которые внезапно возникли между нами, казалось, так же внезапно испарились.
— Ну, а теперь договаривай, что надо договорить, — дружески продолжала Шарлотта. — Ты ведь наверняка собирался сказать и еще что-нибудь.
Я много собирался сказать. Например, что нельзя было решать, кто поедет на три недели в Москву, не спросив ни меня, ни Боскова, что институтские сплетники узнали об этом раньше, чем Босков или я, и что всячески, где нужно и где не нужно, превозносимый Ланквицем современный стиль руководства был и остается у нас в институте прекрасной сказкой до тех пор, пока господин профессор будет единолично принимать важные решения и возвещать их миру, словно папские энциклики. Я и еще много чего собирался сказать и сегодня днем был вполне к тому готов, но под взглядом Шарлотты меня вновь охватило тупое равнодушие. Говори — не говори, ничего не изменишь.
