— Надутый мальчишка. Никогда мне не нравился.
— Абир?
— Никогда не нравился.
Было сложно понять, как реагировать на это. Через несколько секунд Абхиджит сказал:
— Не глупи, питаджи. Он так похож на тебя. Такой прошаренный.
Возможно, старика сбило с толку это словечко. Он сказал, как бы допуская что-то, что-то весьма значительное:
— Да, ну что ж. Он всегда был с иголочки.
— Он и сейчас такой, — сказал Абхиджит. — Очень даже с иголочки. У него безупречный вкус. Это он тоже унаследовал от вас, бабу[13].
— Он умер? — спросил старик.
— Абир? Нет. Нет, он не умер. Я только что играл с ним в гольф на выходных.
— А.
— Я выиграл, — добавил Абхиджит, не в силах сдержаться.
Он почувствовал себя мальчишкой — так он это сказал — и тут же пожалел об этом. В то же время он испытал разочарование, когда старик его как будто не услышал.
Старик наклонился к нему, так что Абхиджит почувствовал его несвежее дыхание, и сказал:
— Эта медсестра. Она меня обкрадывает.
— Пита. Я уверен, это не так. Она очень милая.
— Она меня обкрадывает, — настаивал старик.
— Что она украла?
— Мою французскую ручку.
— «Монблан»?
— Французскую ручку.
— Почему ты решил, что она ее украла?
— Ее нигде нет.
— Лежит где-нибудь.
— Нет.
— Уверен, что да.
— Нет.
— Ты везде смотрел?
— Да.
— Ты уверен?
— Ее нигде нет!
— Пожалуйста, не кипиши из-за этого, питаджи, — сказал Абхиджит. — Ручка отыщется.
И все же он нашел Аниту и спросил ее:
— Ты не видела ручку моего отца? «Монблан». Он говорит, она пропала.
Тон, которым он сказал это, можно было воспринять как обвинение, и она взглянула на него с нескрываемой тревогой, но и с неким вызовом, который мог относиться к чему угодно.
— Нет, — сказала она. — Я ее не видела.
Абхиджит смотрел прямо на нее.
— Ты знаешь эту ручку? — спросил он. — На ней есть надпись. Что-то, связанное с академией Минто.
— Я ее не видела, — сказала она снова.
Он сказал ей, что у него кое-какие дела и он вернется через час.
Остановившись в полутемной прихожей, он проверил, не забыл ли чего. И вышел. Когда он открыл металлическую дверь, прихожую залил солнечный свет, осветив школьные фотографии в рамках на стенах, это множество юных лиц под гербом школы, с грозным, усатым директором в середине первого ряда. Перед домом ждало такси, и Абхиджит сел в него. Они вдвоем с Абиром учились в этой школе на мангровом болоте, построенной в неоклассическом стиле. Как-то раз, когда Абиру было лет десять, классный руководитель отослал его к директору за какую-то провинность. Директором, понятное дело, был родной отец Абира. Если Абир и рассчитывал, что это как-то повлияет на его положение в школе, он вскоре понял, что заблуждался — директор, прочитав записку классного руководителя, обратился к сыну по фамилии, несмотря на то что, кроме них, в кабинете никого не было, и попросил «Баннерджи» выставить руки ладонями вверх. Дальнейшее было вполне предсказуемо. Затем со слезами боли на глазах «Баннерджи» выслушал нотацию о повышении дисциплины и был отпущен. Возможно, их отец потом сожалел, что так повел себя в тот день (хотя, несомненно, его главной заботой как директора школы было не допускать несправедливых поблажек своим сыновьям), поскольку, когда через несколько лет к нему направили Абхиджита, он обошелся с ним не так строго. Директор обратился к нему по имени, признавая Абхиджита своим сыном, и не стал наказывать его физически, а вместо этого вынес ему более мягкое и безличное наказание в виде недельных «санкций» — физической работы по утрам вместе с садовниками.
