— О, я поработала на славу. — Она улыбнулась. — Только не надо меня ненавидеть.
— За твою красоту?
— И за нее тоже. — Робин коснулась моей щеки. — Что у тебя не так, Алекс?
— Все так. Рыскал целый день и почти ничего не нашел.
— Ты про убийство той маленькой девочки?
— Да, и про другое дело тоже. Самоубийство, которое никогда нельзя будет объяснить.
Взявшись за руки, мы вышли из мастерской, преследуемые пыхтящим Спайком, крепко сжимавшим челюстями восхитительную кость.
Она приняла душ и надела строгий черный брючный костюм. В мочках чуть поблескивали крошечные бриллианты.
— Как насчет того, чтобы поесть мяса? В аргентинском ресторанчике, где мы были пару месяцев назад?
— С кучей чеснока? Чтобы от нас потом разило?
— Это если мы оба переусердствуем.
— Я намерен съесть целую тарелку. А потом пойдем танцевать танго или ламбаду, обдавая друг друга нежнейшим ароматом.
— Ах, Алессандро! — Воздев руки, Робин упала в мои объятия.
Пока Робин занималась ужином для Спайка, я переоделся и надиктовал сообщения для Майло на все три его автоответчика: рабочий, домашний и по телефону, которым в часы досуга он пользовался уже как частный детектив.
«Блу инвестигейшнс», собственное агентство, состоящее из него одного, Майло создал несколько лет назад, когда Управление вывело его за штат. Причиной была пощечина, которую он отвесил какому-то начальнику за то, что тот не только поставил под угрозу жизнь Майло, но и отказал в доступе к базе данных Паркер-центра, надеясь спровоцировать его на применение силы, что и случилось. В конце концов Майло удалось вернуться на свою должность, но агентство он не прикрыл — так, на всякий случай.
Этакий символ свободы. Или неуверенности. При всей болтовне о терпимости и демократичности положение детектива-гея в Управлении было далеко не беспроблемным. Не то же самое ли и с Ноланом? Никогда не был женат — но ведь ему было всего двадцать семь.
Знакомился с женщинами — когда-то. В последние годы, насколько это Хелене известно, — никаких контактов.
Насколько Хелене известно. Но ей вообще мало что известно.
Мне вспомнилась обстановка его квартиры. Матрас на голом полу, пустой холодильник, убогая мебель. Даже принимая в расчет беспорядок, оставленный грабителями, жилище Нолана мало походило на берлогу легкомысленного холостяка.
Одиночка. Единственный вид флирта — броски от одной философской системы к другой, из правых политических крайностей в левые.
И вершина всего — отказ от самого себя?
