Кармели сделал несколько прерывистых вдохов.
— Ваша искренность… заслуживает уважения. Позволю себе ответную: ни за что. Слишком велик риск, моя совесть не вынесет гибели второго ребенка. У вас есть что-нибудь еще?
— Куча вопросов. Могу ли я задать вам несколько из них?
— Да, — устало разрешил Кармели и вставил в рот третью сигарету, не торопясь поднести к ней горящую спичку. — Но если они будут касаться моей семьи, я скажу вам то же, что отвечал другим: мы были счастливы. Мы были счастливой семьей. Мы даже не понимали, насколько мы были счастливы. — Он прикрыл глаза, а когда вновь раскрыл их, холод куда-то ушел из черных зрачков. Теперь в них что-то горело.
— Я на мгновение вернусь к политике, сэр, — обратился к нему Майло. — Не сомневаюсь, что консульство получает угрозы. Они где-нибудь регистрируются?
— Думаю, да, но это не моя сфера.
— Нельзя ли это уточнить?
— Я спрошу.
— Вы можете сказать, к кому обратиться, и я управлюсь сам.
— Предоставьте это мне. — Руку Кармели начала бить дрожь. — Ваши слова о родителях… которые убивают своих детей. Если вы имели в виду…
— Нет. Конечно же, нет. Простите, я никак не хотел оскорбить вас. Мне просто нужно было как-то объяснить, почему о некоторых преступлениях мы ничего не знаем.
Черные глаза Кармели подернулись влагой. Он снял очки, тыльной стороной ладони вытер набухшие слезы.
— Моя дочь была… очень необычной девочкой. Растить ее стоило труда, но именно поэтому мы так дорожили ею. Ее никто и никогда не обидел. Ей пальцем не грозили. Как мы ее баловали! Слава Всевышнему, что мы ее баловали! — Он вновь надел очки и уперся руками в подушки дивана. — Жду ваших вопросов. — Голос стал тверже.
— Я хотел бы побольше узнать об Айрит, мистер Кармели.
— Что именно?
— Каким ребенком она была, что представляла собой как личность. Ее симпатии, антипатии, привязанности.
— Она была полна любви. Очень дружелюбный ребенок. Добрая и счастливая, много смеялась, всегда была готова помочь. Горобич ведь передал вам свои бумаги?
— Да.
— Тогда нет смысла вдаваться в детали… состояния ее здоровья. В детстве она перенесла грипп, который дал осложнения.
Из внутреннего кармана пиджака Кармели извлек большой бумажник телячьей кожи с кармашками для кредитных карточек. В верхний была вставлена фотография. Он вытащил ее и протянул нам, не выпуская, однако, из пальцев.
Это был небольшого формата снимок прекрасной девичьей головки. Смеющееся лицо, в разрезе белого воротничка виден шнурок со звездой Давида. Уже знакомые светлые вьющиеся волосы, чистая кожа. То самое лицо… зрелое, хорошее, без всяких признаков слабоумия. На полицейских фотографиях, сделанных после смерти, она казалась совсем ребенком. Сейчас же, глядя на светящееся радостью лицо, угадать ее возраст было еще сложнее: что-то между двенадцатью и семнадцатью.
