— Ты теперь человек женатый, хозяин дома, брось-ка лучше эти глупости, а что было, когда ты холостой ходил, то уже сплыло, — бранила она его. — Того и гляди, отведут тебя опять в общинное управление, да засадят; кто тогда о тебе позаботится, кто тебя пожалеет, кто вызволит? А за кого ты борешься, те первые в тебя камнем бросят…
И это она повторяла всякий раз, как наступали тревожные дни. Минчо слушал ее, усмехаясь, и клал ей руку на плечо.
— Ты, мама, ничего не смыслишь в этих делах. Но я тебе все про них расскажу. Вот увидишь — сама тогда за мной пойдешь.
Раза два-три Тошка вмешивалась в подобные разговоры, чтобы поддержать Минчо. С тех-то пор старуха и стала на нее коситься.
— Э, — сказала она как-то раз, — да хоть бы его и погубили, тебе — горя мало!
У Тошки тогда подступил комок к горлу, и она упрекнула себя в душе: «И на что мне было нужно встревать в их разговор!» Но она так любила Минчо, ей так хотелось, чтобы и свекровь признала его правоту!
С того дня, как умер Минчо, прошел месяц.
Старуха уже готовилась справлять по нем торжественные поминки — сороковины. По обычаю, надо было выбрать холостого парня моложе годами, чем был покойный, и «обрядить» его. Этому парню предстояло заменять матери умершего сына и служить ей утешением. Парня она уже выбрала и теперь думала о том, как ей наскрести побольше денег, чтобы не осрамиться перед новой родней, перед своими соседями и родственниками. Но неоткуда было достать ни лева. Иван «с голоду на гумно пошел» (как говорили в деревне о тех, кто начал молотьбу слишком рано) и намолотил две-три меры пшеницы для поминок, а часть зерна смешал с рожью и ячменем для домашнего употребления, на каждый день. Старуха собирала снесенные курами яйца, тайком выносила зерно из амбарчика и продавала его помакам[1]. Тошка все это видела, но молчала.
Вначале Иван решил было не справлять сороковин по Минчо. «Умер человек — вот главное, а все прочее — чепуха», — рассуждал он. Да и денег придется истратить немало. Но старуха… Как ее отговорить? Она из кожи вылезет, а справит поминки и не только по набожности, а назло ему, Ивану, и Тошке. Однако без него она все-таки не обойдется. И он ждал, чтобы она первая заговорила с ним о поминках.
— Слушай, — начала она в воскресенье вечером, — завтра отвези в город мешок пшеницы — надо же достать денег на сороковины по твоему брату.
— По-моему, лучше бы их поскромней справить, — осторожно предложил Иван.
