— Это его фотография?
— Да, вон та, что во флорентийской рамке. А рядом — портрет моего брата. Как вам кажется, мы похожи?
— Теперь я замечаю некоторое сходство, — я уже взяла со стола флорентийскую рамку и с интересом изучала черты мистера Вандербриджа. Это было привлекательное лицо — смуглое, задумчивое, необъяснимо притягательное и колоритное… хотя, быть может, во многом благодаря работе умелого фотографа. Чем дольше я смотрела, тем сильнее становилось странное чувство, что где-то я уже видела этого человека; но лишь на следующий день, когда я все еще пыталась объяснить себе, откуда оно взялось, в памяти сверкнуло воспоминание о портрете итальянского вельможи, увиденном прошлой зимой на одной выставке. Не помню имени художника — не уверена, что это был известный мастер, но фотография определенно могла быть сделана с того портрета: та же задумчивая грусть в выражении обоих лиц, та же запоминающаяся красота черт, даже тона те же — насыщенные, темные. Единственным заметным отличием было то, что человек на фотографии выглядел значительно старше, чем мужчина на портрете, и я вспомнила, что леди, нанявшая меня, была второй женой мистера Вандербриджа, на десять или пятнадцать лет младше мужа, как я слышала.
— Доводилось ли вам видеть более интересное лицо? — спросила миссис Вандербридж. — Он мог бы позировать Тициану, правда?
— Он действительно так красив?
— Он чуть старше и печальнее, вот и вся разница. Когда мы поженились, он выглядел точно так, — на миг она помедлила и затем почти с горечью выпалила: — Согласитесь, в такого человека легко влюбиться! Какая женщина — в этом или ином мире — устоит перед ним?
Бедное дитя! Я видела, как она терзается, и догадывалась, что ей нужно кому-то излить душу. Но до чего же странно, что она вынуждена откровенничать с незнакомым человеком! Я спросила себя, почему такая богатая и привлекательная женщина может чувствовать себя несчастной. Бедность приучила меня считать, что деньги — это первооснова счастья, и все же миссис Вандербридж, несмотря на природную красоту и окружающую роскошь, несомненно, пребывала в подавленном состоянии. Я ощутила, как мгновенно закипает во мне ненависть к мистеру Вандербриджу, ведь в чем бы ни заключалась тайная трагедия их брака, я инстинктивно чувствовала, что виновна в ней не жена. Она была так мила и обаятельна, словно все еще была единогласно избранной королевой красоты в пансионе для юных девиц, поэтому в глубине моей души поселилась уверенность, не требующая доказательств, что не ее нужно винить, а если не ее, тогда, во имя Господа, кого еще, кроме мужа?
