Она задала мне несколько вопросов, но едва ли слушала мои ответы, хотя была доброжелательной и вежливой. Когда я села за конторку и окунула перьевую ручку в чернила, она опустилась на кушетку возле огня с выражением полнейшего отчаяния, как мне почудилось. Я видела, как она постукивает ножкой по белой медвежьей шкуре, а рукой теребит бахрому одной из золотых подушек. У меня мелькнула мысль, что она, быть может, принимает какой-то наркотический препарат и теперь находится под его воздействием. Но тут миссис Вандербридж спокойно посмотрела на меня, словно читая мои мысли, и я поняла, что ошиблась. Ее огромные ясные очи были невинны, как глаза ребенка.
Она продиктовала несколько записок, отклоняя чьи-то приглашения, а затем, когда я в ожидании дальнейших распоряжений еще держала ручку наготове, вскочила с кушетки — она часто двигалась так стремительно — и промолвила негромко:
— Я сегодня не пойду в гости, мисс Ренн. Плохо себя чувствую.
— Мне жаль, — вот все, что я могла ответить, не понимая, зачем она сочла нужным сказать мне об этом.
— Если вы не против, я бы хотела, чтобы вы отужинали вместе с нами, с мистером Вандербриджем и со мной.
— Конечно, если пожелаете… — я не решилась отказаться, но подумала при этом, что никогда, даже ради заработка вдвое выше нынешнего, не согласилась бы занять данное место, если бы знала, что по прихоти хозяйки мне придется войти в ее круг. И минуты не потребовалось, чтобы я в уме перебрала весь свой скудный гардероб и поняла, что к ужину в высшем обществе мне надеть решительно нечего.
— Вижу, что вам это не по душе, — добавила миссис Вандербридж мгновение спустя, почти умоляюще, — но вам не придется слишком часто терпеть наше общество. Только когда мы обедаем одни.
А вот это, подумала я, даже более странно, чем сама просьба — или приказ: по ее тону я поняла — так же отчетливо, как если бы она призналась напрямую, — что ей отчаянно не хочется ужинать наедине с мужем.
— Я готова быть вам полезной… как только могу, — ответила я, настолько тронутая ее мольбой, что мой голос невольно дрогнул. Жизнь моя до сей поры была одинокой, так что я, можно сказать, готова была полюбить всякого человека, которому действительно была нужна, и почувствовала с первого же мгновения, когда прочитала это смятение на лице миссис Вандербридж, что согласна на все ради нее. Ни одна просьба не была чрезмерной, когда она просила таким голосом, с таким видом.
— Я рада, что вы такая милая, — произнесла миссис Вандербридж и в первый раз улыбнулась — непосредственно, совсем по-детски, с долей лукавства. — Мы подружимся, я уверена, потому что могу спокойно беседовать с вами. Прежде секретарем у меня была англичанка, и она пугалась чуть ли не до смерти, когда я пыталась поговорить с ней по душам, — затем ее тон снова стал серьезным: — Так вы не против поужинать с нами? Роджер… Мистер Вандербридж… само очарование.
