Я со стоном поднялся на ноги.
— Динатий, свинья!
Рослый мальчишка, широкоплечий, с взлохмаченными темными волосами, глупо и злобно ухмылялся, глядя на меня.
— Это не я свинья, а ты — с твоими остроконечными ушами. Или нет, ты — демон! Хотя лучше уж быть свиньей, чем ублюдком.
Кровь бросилась мне в лицо, но я сдержался. Я взглянул в глаза противника, серые, как гусиные крылья. Для этого мне понадобилось задрать голову — мой мучитель был намного выше. Динатий мог переносить тяжести, которые были не под силу многим взрослым мужчинам. В кузнице он занимался тем, что поддерживал огонь в горне — это была тяжелая работа, в помещении было жарко, как в аду; кроме того, он рубил и носил из лесу дрова, управлялся с мехами, таскал на спине десятки фунтов руды. За это он получал от кузнеца еду один-два раза в день, мешок с соломой вместо постели и множество зуботычин.
— Я не ублюдок.
Динатий медленно потер пробивавшуюся на подбородке щетину.
— Тогда где твой папаша? Может, он сам свинья? А может он — одна из тех крыс, которые живут с тобой и твоей матерью.
— У нас в доме нет крыс.
— В доме? Ты называешь это домом? Это просто грязная дыра, где твоя мамаша прячется от людей и занимается ворожбой.
Руки мои сжались в кулаки. Оскорбления, предназначенные мне, жгли, будто огонь, но когда я услышал, как он грубо отзывается о ней, кровь моя вскипела. Однако я понимал, что Динатий нарочно нарывается на драку. И прекрасно знал, каков будет ее исход. Я решил, что лучше всего будет сдержаться — если я смогу. Я с огромным трудом заставил себя стоять неподвижно, но прежде чем успел обдумать свои слова, они уже сорвались у меня с языка.
— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала.
— Что ты сказал, щенок безродный?
Не знаю, кто подсказал мне ответ.
— Я сказал, что не тебе называть других людей безродными — твой отец был простым саксом-наемником, который однажды ночью проезжал через эту деревню и ничего не оставил после себя, кроме ублюдка да пустой фляги из-под вина.
Динатий разинул рот, затем молча закрыл его. Я понял, что произнес слова, которые он всегда боялся услышать, и которые были правдой — хотя он ни за что не признался бы в этом. Слова, которые причинили ему жестокую боль, были хуже удара дубины.
Лицо его побагровело.
— Ты лжешь! Мой отец был римлянином, солдатом! Это все знают. — Он в ярости уставился на меня. — Сейчас я покажу тебе, кто здесь ублюдок.
