Все раздражение, какое копилось у него за этот хлопотный день, директор ХЭМЗа обрушил на главного конструктора. Звонил в горком, в военкомат, ругался, что у них там в запарке «очи повылазили», берут, понимаешь, ценных специалистов. А кто здесь работать будет? Конечно, артиллерия дело нужное. Но не по-хозяйски, если батареей будет командовать главный конструктор крупного завода. А в тылу кто будет работать? Или от бомбежек совсем потеряли голову.
Только услышав многообещающее «Разберемся», директор, швырнув трубку на рычаг аппарата, повернулся к главному конструктору и бросил категорично:
— Пойдешь, сдашь оружие и прочие причиндалы.
— Я сдам дела! — упрямо ответил Явлинский.
После этого в кабинете минут десять бушевал тайфун.
Из всего сказанного тогда запомнилась лишь последняя фраза: «Нет, вы только посмотрите на этого вояку... Ты хоть портянки-то умеешь заворачивать? Ах, научишься! ..»
Портянки он так и не научился заворачивать. Некогда было.
Их часть почти сразу бросили в бой. Под Киевом дела складывались не лучшим образом. Так и воевал со стертыми ногами, превозмогая боль, не подавая вида. Да и смешно было жаловаться на волдыри.
Дважды за эту нескончаемую череду дней слышал Явлинский в темноте ободряющее: «Хорошо действовал комбат». Наверное, потому и получил нынешним утром краткий и строгий приказ: «Вкопайся в землю по маковку. Умри, но стой до конца. Пока часть не переправится на тот берег. Тогда отойдешь...»
И вот ночь, разорванная осветительными ракетами. Разбитые орудия, тела товарищей и непроходящий звон в голове: снаряд рванул где-то рядом, засыпал Явлинского землей. Спасибо ребятам, откопали. Хотя нет уже ребят.
Вода была по-осеннему стылой. Таясь, где перебежками, где вжимаясь в мягкую землю, щедро посыпанную опавшими иглами рослых сосен, полз он между деревьями к этому долгожданному, крутому берегу Днепра. Над массивом векового бора одна за одной взлетели осветительные ракеты. Очевидно, немцы решили отложить прочесывание до утра. И теперь лишь методично пускали ракеты. В их призрачном, зыбком свете Явлинский уползал от своей разбитой, искореженной и бесполезной теперь батареи, от раскиданных взрывом прямого попадания безжизненных тел, от одиночества и неизвестности.
Ракета взлетает, кажется, где-то рядом, высвечивая прелую хвою, иссеченные осколками стволы, плотный строй рослого папоротника. Явлинский непроизвольно делает рывок вперед от мертвенно-дрожащего света и летит, кувыркаясь, обдирая лицо и ладони, вниз с откоса на узкую полосу сырого прибрежного песка.
