— В противном случае, Наичка, я сожму свои пальцы, и сломаю твою самую красивую шейку. Я не долго проживу после этого… — По ее щекам пробежала незаметная слеза счастья, полностью исчезнувшая сохраненной в недосягаемых для разума недрах разрывающегося от умиления сердца. На всю жизнь она осталась в памяти воспоминанием, возвращающимся каждое утро, пробегая той же дорожкой, но, после его смерти, растопленным свинцом боли, напоминая о первой и никогда невосполнимой потере.
Говоря это, Тимур, словно отвлекая о главного, дабы оно стало неожиданным, подвел Надю к храму языческой богини и там надел на палец обручальное кольцо с единственной надписью «Тимур», словно поставив свое клеймо на своей самой драгоценной вещи, с которой никогда не пожелает расстаться. «МОЕ»! — совершенно отчетливо гласила эта надпись.
Весь обряд происходил молча, отточенными движениями, будто он делал подобное каждый день или очень долго тренировался… Перед водружением украшения на свое место, он показательно долго целовал драгоценный метал, пронзительно глядя на возлюбленную совершенно счастливым человеком.
Ей всегда казалось, сними она его кольцо, и останется совершенно обнаженной, стоящей посреди огромной площади, на которой все люди сразу обратят внимание на нее.
Расписались они позже, в 1992 году. 27 июня станет самым непростым днем в ее жизни, особенно после 17 января 1995 года…
Тогда, в 1992 году они ненароком решили заехать в ЗАГС. По дороге Тимур улыбнулся и произнес:
— Наичка, тут стоять запрещено, выйди у метро, купи себе цветы, все-таки, неудобно…
— Тебе не стыдно? Я сама себе цветы должна покупать?
— Ну ты меня представь с букетом!.. — Выросший мальчиком среди цветов прекрасной Грузии, взрослым мужчиной он не любил дарить цветов. Да это невесте было и не нужно. В их жизни будет много цветов… потом… когда принесенные на могилу Тимуру ею и детьми, они будут стыть на морозе или обезвоживаться на жаре, как кровь в ее сердце при каждом воспоминании обо всем, что имело когда-нибудь к нему отношение…
В ЗАГСе Тимур сказал:
— Наичка, я хочу, что бы ты носила мою фамилию.
— Это даже не обсуждается! Все твое — это мое! Я хочу быть Хлебниковой, я с восторгом буду носить твое имя!
К этому времени в их жизни уже появился Волошин, ворвавшись горячей струей надежд, громадьем планов, неотвратимостью успеха, которым не суждено было сбыться…
Он называл Надю «коварным иезуитом», говоря о себе — «залп артиллерии». Он умел прощать, она даже не представляла, как это делать, по словам друзей юности, как мы помним, так и оставаясь «Снежной королевой» по отношению к кому угодно, только не к нему. Лишь одна его вина предъявляется ею по сей день, не давая покоя — он умер, оставив ее и детей одних! Все остальные претензии, вызывающие даже обоснованную вполне ревность — мелочь по сравнению даже с сегодняшним ощущением одиночества времени, сразу после его смерти…
