Снова Кате пришлось потрудиться, и сочинение заняло два тетрадных листа в клетку. Григорий поставил своей левой рукой крупную корявую подпись: Михеев.
Работу успели закончить к приходу старшего лейтенанта Румянова. Он просмотрел записку, аккуратно положил ее в планшетку и, не выразив никакого отношения к трудам Григория и Кати, удалился.
— Поздравляю вас, Григорий Михайлович, с завершением треволнений, — промолвил доктор Бережанский. — Точка!
А получилась не точка, а многоточие…
Глава девятнадцатая
ЕЩЕ ОДИН ВОПРОС
«Ну вот, — радостно подумал Михеев, проснувшись, — старший лейтенант Румянов все вопросы задал и ответы получил. И самое главное, о его последнем бое рассказано. Взятки, как говорится, гладки. Можно жить спокойно. Долечиваться. Дело идет на поправку… А дальше? И без руки, и без глаза — но жить…»
Григорий с аппетитом съел надоевшую перловую кашу, выпил чай и намеревался сходить в палату тезки — мальчика Гриши, как его он называл. И у того тоже были причины радоваться: болезнь отступала, он вставал, даже ходил по коридору. И заново учил уже не теорему Пифагора, а иностранный язык. Кажется, английский.
Но к тезке он не попал. Вошла в палату медсестра Катя и, сдерживая волнение, сказала:
— К тебе пришел… Начальник большой…
— Какой? Откуда?
— Полковник из… — не успела ответить, как вошел полноватый коренастый полковник в сопровождении начальника госпиталя и доктора Бережанского. Санитарки поспешно принесли стулья. Григорий поднялся с постели, постарался встать по стойке «смирно», усердно расправив плечи. Но незнакомый старший офицер остановил его мягким движением:
— Сидите, сидите, товарищ Михеев, мы с вами немного побеседуем.
— Я начальник управления контрразведки нашего округа. Ну пусть это вас не смущает. Я прочитал вашу, назовем так, докладную записку или рапорт, как угодно. Оценил ваше мужество… Но поговорить нам надо о некоторых э-э… подробностях той прошедшей операции. Кое-что уточнить.
С первых слов полковника из контрразведки, таких усердно правильных и медлительных, Григорий решил, что перед ним латыш. Такую речь он слышал прежде. Дома у отца. К нему нередко заглядывал коренастый человек в кожаной куртке и военной фуражке и подолгу беседовал с хозяином. Разговоры у них были разные: о помоле зерна, о запасах муки, о плате за помол, о настроениях мужиков. Говорил он грамотно, свободно и живо, но с характерным акцентом, смягчал иные слова, а другие произносил резковато, задерживался на сложных предложениях. А таких было много: порой собеседники переходили к истории и литературе. И забывали обо всем ином. Оба они были завзятые книгочеи. Имена литераторов, а также государственных деятелей звучали одно за другим.
