— Здравствуй… Как твой мальчик, говорят, тоже Григорий?
— Да, тезка, — девушка оценила, что он и не поминает ее беду, ответила:
— Плох. Редко в сознание приходит. Тихий. Иной раз кажется, что и не дышит вовсе. На уколах и живет…
— Поди, перевязок не меньше, чем у меня было?
— Пожалуй, больше. И тяжелые такие. А терпит. Сознание теряет — нет его, а очнется, придет в себя и благодарит… Ты, я знаю, шумел, ругался, стены тряслись, а он все молчком.
— Знаешь, Лида, зайду я к нему. Постою. Может, помогу чем…
— Ну что ж. Только у доктора спроси. Если разрешит.
— Спрошу, — согласился он, а сам подумал, что Лида всю жизнь будет помнить свое треклятое зеркальце. И гибель солдата висит на ней тяжким грузом. Обжегшись на молоке, на воду дует…
На другой день, получив разрешение у доктора Бережанского, Михеев зашел в палату, где на койке у окна лежал его тезка. И такой он был маленький, худенький, почти бесплотный. «Эх, да я его на ладони одной руки пронесу», — подумал Григорий и горько усмехнулся: конечно, на одной руке, второй-то не имеется.
Мальчик Гриша, как мысленно называл его Михеев, едва слышно стонал и что-то шептал. Он вел себя как воспитанный, послушный ребенок, который никого не хочет обеспокоить. Выплыло слово — деликатный.
Выросший в большом и шумном селе, в доме, примыкавшем к водяной мельнице, он привык к непрестанному гулу падающей воды, стуку мельничных жерновов, к громкому гомону, нередко к бурным спорам и ругани мужиков и баб, привозивших зерно на помол. Привык к громовому голосу отца, быстро приводящего в порядок спорщиков и драчунов. Но знавал родитель и тихие дружеские беседы, которые охотно вел в часы отдыха. А главным и любимым его собеседником был старинный московский приятель, даже друг — ученый геолог, который по крайней мере два десятка лет, еще до рождения Гриши, посещал отца. Они вместе ходили на рыбалку и охоту и часто предавались размышлениям. О природе, о книгах — отец был завзятый книгочей, о Боге… Сын этого ученого, Митя, с детских лет встречался с Гришей не только в селе, куда приезжал с отцом, но и нередко в Москве, в тихом замоскворецком переулке между Якиманкой и Полянкой. Григория и Митю привычно называли молочными братьями, потому как после родов у Митиной матери исчезло молоко, и его кормила мать недавно родившегося Гриши. Пример молочного брата научил Григория тому, что сильная воля и твердый характер могут быть и у тихих, выдержанных и деликатных людей.
