— Угадали, Соломон Львович, они, проклятые, покоя не дают.
— Ясное дело: весна подступила. Едва сугробы осели, ручейки побежали, а фантомные тут как тут. Человек — животное чуткое, на себе испытал.
— Да вроде вас жареный петух не клевал, ни пули, ни осколки не доставали?
— Этого не случалось, а вот болезни разнообразные перенес от А до Я.
— Как это понимать?
— Шутка такая профессиональная, докторская имеется: от А до Я значит от астмы до язвы… Покой вам нужен, Григорий Михайлович, в кроватку и обезболивающее…
Странное дело: фантомные боли, возникшие в предплечье, которого вовсе не было, снова подталкивали ранбольного Михеева к воспоминаниям о минувших боях. И не только потому, что не отвяжется от особиста, который настойчиво требует быстрее, как можно быстрее сообщить о всех боевых действиях, в которых он, Михеев, участвовал, но и потому, что самому Григорию хотелось восстановить все, что с ним на фронте происходило. А были пробелы. Григорий так и не определил, когда именно ударил его ножом финский солдат? Неясно, да и почему он с товарищами вроде бы занимался не своим делом, лес прочесывал? Разве не иные задачи у десантников и диверсантов?
И вот, страдая от фантомных болей, он сам вел свое расследование. Что-то важное еще до «кукушки», до финского ножа? И когда это было? Конечно, не под Брянском, когда с напарником наводили на цель наши самолеты, не под Сталинградом, где чуть было не расстался с жизнью, а позже, конечно, позже. В сорок третьем, именно тогда. В феврале или марте, на исходе зимы…
В палату вошла Катя с лекарствами и бинтами, улыбчивая, довольная:
— Знаешь, Лиду-то вернули. Уборщицей поработала, прачкой, а теперь амнистию заслужила. Да и как же ее в медсестры не вернуть, когда столько раненых поступило, говорят, с юга, с Украины. А Лидушка теперь на себя не похожа, тихая стала, неулыбчивая. Похудела, побледнела, слова лишнего не скажет. Старается… Да еще достался ей тяжелейший ранбольной. Ну такой, каким ты был. Да, пожалуй, потяжелей. Ты вон какой здоровенный. А он мальчик худенький, в чем душа держится. В первом бою пострадал… Все тело в осколках. Судьба его под вопросом — гангрена началась. Часами без сознания. И, знаешь, твой тезка. Тоже Григорий.
На другой день, пересилив боли, Михеев вышел в коридор, чтобы встретить Лиду и расспросить ее о своем тезке. Глядишь, и он поможет парнишке как-нибудь.
Лида действительно сильно изменилась. Поблекла, у губ и на лбу прорезались тонкие морщинки. Сказал ей так, как будто ничего не произошло:
