На следующее утро Басаргин сидел за своим столом в кабинете сотрудников «Красного рабочего» и, растирая пальцами лоб, смотрел на лежащий перед ним белый лист.
Лист этот звал к свершениям, а точнее, соблазнял набросать хотя бы один очерк из трех, обещанных заведующему. Но дело не клеилось, и проблема заключалась вовсе не в том, что у Максима Александровича не было материала. Напротив, его-то как раз имелось с избытком, но умудренный горьким опытом писатель предчувствовал, что Поликарпу Игнатьевичу вряд ли придется по вкусу описание того, чему вчера Басаргин был свидетелем.
Взять хотя бы труп неизвестного с перерезанным горлом, вытащенный из реки. Убили, вероятно, бандиты, но пока ничего толком неизвестно.
«Простите, Максим Александрович, – почти наверняка скажет заведующий, – но читатели захотят узнать, кто он и как тело попало в реку. Вы посмотрите, как пишет свои очерки Беспалов: выпукло, сжато и так, что все ясно. А у вас…»
Разумеется, тут Басаргин мог сослаться на то, что расследование еще не закончено, – и вообще, после первого дела их вчера почти сразу же перебросили на второе. Здесь фигурировал труп новорожденного в мусорном ящике, причем Максим Александрович сразу же сказал Опалину, что ребенок родился здоровым, а потом его задушили.
Следует отдать молодому помощнику агента должное: он в рекордные сроки провел дознание и установил, кто был матерью младенца. Неграмотная деревенская деваха, явившаяся в Москву на заработки и устроившаяся в домработницы. Ну-с, то-се, закрутила роман со знакомым хозяев, и пожалуйста – ребенок. Аборт – дорого, будущий отец заявил, что знать ее не желает, а в деревне у нее жених. Хлюпая носом и утираясь рукавом, мать призналась в том, что тайно родила ребенка и тут же его придушила. Но в глазах у нее (Басаргин присутствовал при допросе) не было ни капли раскаяния, да что там – даже понимания, что она совершила нечто ужасное. И когда ее уводили милиционеры, она завыла, стала истерически трясти головой и рыдать словно по некой роли, которую полагалось играть на публике.
«Ну, опишу я эту историю, так Поликарп первый скажет – мрачно, вы сгущаете краски, Максим Александрович, по вашему тону чувствуется, что вы народ ненавидите. И буду я, чувствуя себя последним идиотом, объяснять ему, что ненавижу детоубийц, потому что есть вещи, которые прощать нельзя, а он станет меня поучать, что надо быть снисходительным к представителям масс, которых веками угнетали… Тьфу!»
