Евтушенко. Помещение поскромней, но народу побольше, чем у его бывшей жены. На столах накиданы листы черновиков с минимальной правкой: видно, что пишет единым духом сразу по несколько строф. А самого – нет. Угощаться тоже нечем. Наконец, является: высокий, в светлых брюках и ярко-красном пуловере.
– Какой интересный свитер на вас, Женя! – замечаю я на правах “старого знакомого”.
– Свитер? У меня их полно. Смотрите...
Вынимает из шкафа один пестро-шерстяной предмет, швыряет в мою сторону. Не в меня, но так, чтобы я мог поймать. А я не собираюсь ловить, и вещь падает на пол. Еще, еще и еще одна. Найман смотрит на меня одобрительно. Так эта куча и остается лежать на полу.
– Ну, почитайте лучшее!
Моложавый мастер слушает рессеянно, с сочувственным интересом смотрит лишь на старшего среди нас – Горбовского, читающего стишок про циркового ослика, у которого “кульками уши”:
Служит ослик, как я, искусству.
– Сколько уж лет этот “Ослик” остается его самым лучшим! – замечает мой язвительный друг.
Что ж, он в этот момент прав. Пора бы и грохнуть чем-нибудь поувесистей. Но “Фонарики” еще не написаны, а “Квартиру № 6” и “Мертвую деревню” Глеб читать не решается. Вот “Ослик” и вывозит...
Теперь уверенно выступает Сам: он знает, как здесь, в этом городе, тяжело пробиться в печать, и дело даже не в сталинистах, их время вышло. Но появляется новый тип бюрократа – молодой приспособленец, мальчик “чего изволите”. Вот они-то, эти “мальчики”, и задерживают прогрессивные преобразования в обществе. Он сам только что выпустил свою одиннадцатую книгу стихов, но не ради славы – зачем ему она? – а ради того, чтобы у нас вышли наши первые...
И он читает стихи, в которых “волком выгрызает” бюрократизм. До первых книг у нас еще годы и годы...
У Окуджавы номер – как театральные кулисы. Обстановка непринужденная. Стол с винами, диваны. Здесь хорошо, я чувствую, что хозяин меня как-то выделяет из прочих – быть может, в ответ на мою раннюю к нему приязнь. Впрочем, тут все – его поклонники, но мои стихи ему интересны, он то ли вслушивается, то ли вглядывается в их образы. Он обращается ко мне на “ты”, остается отвечать ему так же.
– Что ты сейчас пишешь, Дима?
– Я бьюсь над одной небольшой вещью – назовем ее условно “Портрет с учениками”. В центре – лицо седой дамы. Ты, вероятно, слышал о нашем знакомстве с Ахматовой?
– Да, слышал что-то...
– Так это – она. А вокруг нее – четверо, молодые лица. Вообще-то портрет – это статичный жанр, но тут все дело в том, кто куда глядит. Она-то смотрит вдаль, один глядит на нее, двое – друг на друга, а оставшийся – внутрь себя.
